Они ушли с палубы на рассвете, если только можно назвать рассветом то время, когда вокруг почти ничего не изменилось, лишь стрелка часов механически шагнула вперед. В коридоре, огибающем корму наподобие подковы, им встретился Мордвинов. Он курил махорочную цигарку и, увидев лейтенанта, бросил окурок в открытый иллюминатор.
— А курить здесь не полагается, — сказал Артем, словно не замечая, что Варенька сжимает ему локоть.
— Можете в наказание оставить меня без берега, — резко ответил матрос. — Мне он не нужен!
И, сердито глянув на девушку, Мордвинов стрелой взвился по трапу, ведущему на верхнюю палубу.
Варенька оставила локоть Артема, устало вздохнула:
— Ну вот! Я так и знала, что он стоит здесь — ждет… А ты, Артем, можешь хотя бы ради меня не задевать его по пустякам?
— Это не пустяки, — строго произнес Пеклеванный. — Он курил в неположенном месте.
— Ты уже начинаешь раздражать меня своей официальностью.
— Мне бы не хотелось раздражать тебя, Варя, но это моя прямая обязанность. Оставь я сегодня в покое Мордвинова, завтра тебя, потом еще кого-нибудь, и будет не корабль, а ярмарка!..
— Ты очень много берешь на себя, — сказала Варенька и, подходя к двери лазарета, снова вздохнула: — А все-таки удивительный человек!..
— Кто?.. Я?
— При чем здесь ты! Ты совсем не удивительный. А вот Мордвинов, он — да!.. И в то же время, Артем, я ему очень благодарна. Он следит, как родная мать, чтобы я высыпалась, ругается с кочегарами, если нет пара на отопление каюты, приносит мне в походе горячий кофе. Я встаю — и моя одежда уже высушена. А это, знаешь, как ценно!..
Немного утомленная, она слабо пожала ему руку:
— Спокойной ночи! Хотя ее не было сегодня. Увидимся в Архангельске…
Улыбнулась на прощание и закрыла за собой дверь каюты.
Глядя в иллюминатор, Пеклеванный докуривал папиросу и прислушивался… Вот она плещется перед сном над раковиной, вот шуршит в ее руках полотенце, и, наконец, со звоном скользят по раме кольца коечных штор.
— Спи, Варенька, спи…
Архангельск встретил аскольдовцев гудками заводов, мастерских, лесопилок. В небо тянулись трубы, краны и целый лес мачт. На баржах грохотали лебедки, по причалам сновали грузчики, проходящие мимо буксиры бросали на мостик корабля рваные хлопья дыма.
И Рябинин сказал удовлетворенно:
— Архангельский город — всему морю ворот!..
Долголетняя привычка рыбака искать и находить косяки рыбы сказалась в нем с новой силой: всю зиму и весну «Аскольд» настойчиво выслеживал в океанской глубине субмарины противника. Две фашистские подлодки с трудом, на последнем издыхании дизелей, доплелись до Варангер-фиорда, а одна навсегда осталась лежать на грунте с задохнувшейся командой. После этого на рубке патрульного судна появилась звезда из бронзы, в центре которой мичман Мацута вывел цифру «1».
Много штормовал «Аскольд», много простояли у орудий матросы, всматриваясь в мглистые океанские дали, и весной старшему лейтенанту Рябинину присвоили новое звание.
— Товарищ капитан-лейтенант, — спросил Пеклеванный, — когда прикажете провести увольнение на берег?
— Сразу, как встанем на якорь, проведите приборку, дайте в души пресную воду, потом можно пустить людей на берег!..
А город, прислонившись к реке широким плечом причалов, шумел по-воскресному: оживленно и зазывающе. Город Архангельск (так он помечен на картах), город Северная Ривьера (так его зовут североморцы)…
«Аскольд» бросил якоря и — замер.
Когда была закончена приборка всех помещений, дежурный по низам Алеша Найденов прошел вдоль корабля и над каждым люком свистел в дудку оглушительно и резко:
— Идущим на берег построиться на левом шкафуте! Форма одежды номер три!..
Через минуту левый борт корабля зачернел бескозырками. Пеклеванный, в новом кителе, вышел к построившимся, скомандовал:
— Первая шеренга, два шага вперед… марш!
Культура команды — это культура корабля, культура флота. Грязный носовой платок, вынутый матросом из кармана, дает право предполагать, что парусиновые чехлы на корабле также не выстираны. Зеленая окись на медной бляхе ремня говорит о том, что на корабле плохой боцман, — корабль запущен, и медяшка приборов не драится по три раза ежедневно, как положено на флоте. А чересчур лихо надвинутая на ухо бескозырка напоминает накрененный мостик корабля, по халатности команды загруженного не по правилам…
Потом вперед выступает Самаров — на его погонах уже не одна, а две звездочки: его тоже недавно повысили в звании.
— Товарищи, — говорит Олег Владимирович, — не надо забывать, что этот краткий отдых, для которого мы пришли сюда, не должен быть ни для кого бесшабашным разгулом. Ходить по улицам надо так же, как вы ходите по палубе. Разговаривать с населением надо так же, как вы разговариваете со мной. Не кичитесь своими заслугами. Берегите честь имени корабля, которое вы носите на ленточках…
А Варенька, собираясь идти на берег, уже переоделась в цветастое летнее платье и, когда Артем вошел, сказала:
— Я сейчас надела это платье и даже себя не узнаю. Бог ты мой, неужели я вот такая и была до войны?.. Как странно! И не пойму: то ли лучше, то ли хуже?..
— Я не знаю, какая ты была раньше…
Девушка несколько раз повернулась перед зеркалом, поправила волосы и неожиданно рассмеялась. Артем сухо усмехнулся.
— Я-то над собой смеюсь, — сказала Варенька, — а ты чего?
— Да так. Едва ты переоделась в гражданское, как в тебе сразу появилось даже кокетство.
— Ну вот, — нахмурилась девушка, — сразу уже и кокетство!.. Кстати, Мордвинов внесен в список идущих на берег? Если ты вычеркнул, то я как его непосредственный начальник буду вынуждена…
— Ладно, ладно! — перебил ее Пеклеванный. — Отпустил я твоего санитара!
— Тогда пойдем и мы…
В городском саду играл оркестр. Плавная мелодия вальса, перемежаясь с гудками пароходов, плыла над простором Северной Двины. Тянущийся по краю песчаного откоса бульвар шумел зелеными деревьями. По проспекту Павлина Виноградова катились вагоны трамваев, пестрели афиши. После скупых заполярных пейзажей все казалось праздничным, необычным, даже приукрашенным.
Они шли вдоль аллеи, обсаженной тополями, и Варенька говорила:
— Артем, как хорошо в тыловом городе, верно? Ты чувствуешь, какой здесь запах? Это запах настоящей земли, а не голого мурманского камня, к которому мы все так привыкли. И воздух здесь не солоноватый, а пресный. И липой пахнет, Артем!..
Вечером «Аскольд», лавируя в узких рукавах реки Маймаксы, выходил в море. Мимо бежали острова, покрытые веселыми ромашками. Уплывали за корму деревеньки с горланящими петухами.