Уж так мне неловко было слушать, хоть и тайком, как поносят моего господина. Но выходить к ним, подумала я, совсем ни к чему. Я ведь лет пять назад служила у прежней госпожи, и если бы она увидела меня, наверно, рассердилась бы еще больше. Случись такое, было бы еще хуже, и я решила не высовывать носа из-за фусума, пока старая госпожа не наругается всласть и не уйдет.
А потом, когда та ушла, госпожа говорит мне: «Бабушка, только что сюда приходила супруга господина Макино. Пришла и слова плохого мне не сказала, какой же она хороший человек». А потом со смехом говорит: «Жаль, с головой у нее неладно. Она сказала, что скоро весь Токио превратится в лес».
14
Тоска О-Рэн нисколько не рассеялась и после того, как вскоре, в начале февраля, она переселилась в просторный дом на улице Мацуи в том же районе Хондзё. Целые дни она проводила в одиночестве, в столовой, слушая, как булькает в чайнике вода, и даже со служанкой не разговаривала.
Не прошло и недели после переезда в новый дом, как однажды вечером нагрянул Тамия, где-то уже изрядно выпивший. Только что севший за стол Макино, увидев собутыльника, тут же протянул ему стоявшую рядом чашечку сакэ. Прежде чем взять ее, Тамия вынул из-за пазухи, откуда выглядывала рубаха, банку консервов. Когда О-Рэн наполняла сакэ его чашечку, он сказал:
— Это подарок. Госпожа О-Рэн, это тебе подарок.
— Какие же это консервы?
Макино, пока О-Рэн благодарила Тамию, взяв банку, стал ее рассматривать.
— Взгляни на этикетку. Морской котик. Консервы из морского котика... Я слыхал, что у тебя меланхолия, потому-то и преподнес эти консервы. Они очень помогают до родов, после родов, от женских болезней... Это я слышал от одного моего приятеля. Он-то и начал их выпускать.
Облизывая губы, Тамия переводил взгляд с О-Рэн на Макино.
— Постой, разве морского котика едят?
Слова Макино вызвали у О-Рэн вымученную улыбку, чуть тронувшую уголки рта. Но Тамия, размахивая руками, стал с жаром говорить:
— Едят. Разумеется, едят... Правда, О-Рэн? Морские котики интересные звери,— стоит появиться самцу, и около него сразу же скапливается до сотни самок. Среди людей такое тоже встречается — возьмем, к примеру, Макино-сан. Он и лицом похож на котика. В этом все дело. Так что давайте выпьем за Макино-сан... бедного Макино-сан.
— Ну что ты болтаешь!
Макино невольно улыбнулся, правда, не очень весело.
— Стоит появиться самцу... Послушай, Макино-сан, действительно котики на тебя здорово похожи.
Тамия, — на его слегка изрытом оспой лице появилась широкая улыбка, — продолжал как ни в чем не бывало:
— Как раз сегодня я услышал от своего приятеля... от того, который выпускает эти консервы, что когда самцы этих самых морских котиков дерутся за самок... Ну хватит об этом, чем говорить о морских котиках, я лучше попрошу О-Рэн, чтобы она сегодня предстала перед нами в своем прежнем виде. Согласна? О-Рэн-сан. Сейчас мы называем ее О-Рэн-сан, но ведь это имя было придумано, чтобы укрыться от жизни. А теперь пусть она примет свое настоящее имя. Ведь О-Рэн-сан...
— Постой, постой, так как же это они дерутся за самок? Ты сначала об этом расскажи.
Макино, забеспокоившись, постарался уйти от опасной темы. Но результат против его ожидания получился обратный.
— Как дерутся за самок? Дерутся жестоко. Но зато честно и открыто. По крайней мере, не получишь удара из-за угла, на который ты способен. Прости меня за откровенность. Я все болтаю, все болтаю, а пора бы замолчать... О-Рэн-сан, прошу тебя, выпей чашечку.
Под злобным взглядом побледневшего Макино Тамия, чтобы выйти из затруднительного положения, протянул чашечку с сакэ О-Рэн. Но возмущенная О-Рэн, пристально глядя на Тамию, не взяла ее.
15
В ту ночь О-Рэн встала с постели в четвертом часу. Выйдя из спальни на втором этаже и спустившись по лестнице, она ощупью добралась до туалетного столика. И вынула из ящика футляр с бритвой.
— Макино. Сволочь Макино.
Шепча это, О-Рэн вынула бритву из футляра. Едва ощутимо запахло бритвой, остро наточенной бритвой.
Сердце ее вдруг всколыхнула бешеная злоба. Злоба, вспыхнувшая в О-Рэн еще в то время, когда бессердечная мачеха опустилась до такой низости, что заставила О-Рэн себя продавать. Злоба, скрытая жизнью последних лет,— так скрывают морщины под белилами.
— Макино. Черт. Лучше не видеть больше белого света...
О-Рэн обернула бритву рукавом своего яркого нижнего кимоно и встала у туалетного столика.
Вдруг она услышала тихий голос.
— Не делай этого. Не делай.
Она невольно затаила дыханье. Видимо, приняв за голос тиканье часов, отсчитывавших в темноте секунды.
— Не делай этого. Не делай. Не делай.
Когда она взбегала по лестнице, голос догнал ее. Остановившись, она стала всматриваться во тьму столовой.
— Кто здесь?
— Я. Я. Я.
Голос, несомненно, принадлежал кому-то из ее добрых друзей.
— Исси-сан?
— Да, это я.
— Мы давно не виделись. Где же ты?
О-Рэн, точно все это происходило днем, села у жаровни.
— Не делай этого. Не делай.
Голос, не отвечая на ее вопрос, без конца повторял одно и то же.
— Даже ты удерживаешь меня? Но разве не лучше умереть?
— Не делай этого. Он жив. Жив.
— Кто?
Последовало долгое молчание. Нарушаемое лишь неутомимым тиканьем часов.
— Кто жив?
Безмолвие продолжалось еще некоторое время, но вот наконец голос произнес дорогое ей имя:
— Кин... Кин-сан... Кин-сан.
— Правда? Если бы только это оказалось правдой...
Подперев щеку рукой, О-Рэн глубоко задумалась.
— Но если Кин-сан жив и не приходит, значит, он не хочет встречаться со мной?
— Придет. Обязательно придет.
— Придет? Когда?
— Завтра. Придет к Мирокудзи, чтобы встретиться с тобой. К Мирокудзи. Завтра вечером.
— К мосту Мирокудзи, да?
— К мосту Мирокудзи. Придет вечером. Обязательно придет.
Больше голос ничего не сказал. О-Рэн в одном нижнем кимоно, не чувствуя предутреннего холода, долго еще сидела неподвижно.
16
На следующий день О-Рэн вышла из своей спальни на втором этаже лишь к вечеру. Она встала с постели в четыре часа и тщательнее, чем обычно, занялась косметикой. Потом, точно собираясь в театр, стала надевать свои лучшие кимоно — и верхнее и нижнее.