Кондитерша улыбнулась, но, как ни странно, в улыбке ее не было скрытой угрозы.
– Располагайтесь как дома. Вы хотите поместить здесь сынишку?
– Да.
– Это вы хорошо придумали! А всю рухлядь можно вынести в сарай. Но, может быть, кое-что оставить детям – пусть играют, они ведь любят такие вещицы.
– Конечно, это же лучше всяких игрушек!
Кондитерша подняла с полу фанерную плитку шоколада и вытянула из темного угла картонный грузовик – рекламу какой-то мельницы, и с улыбкой указала на жестяную индианку:
– Вот это уж, наверное, детям понравится!
– Еще бы!
– Ну и возьмите их.
– Спасибо вам большое.
– Не за что!
И снова легкая рука легла на ее плечи и ласково, по-дружески, прижала их.
– Желаю вам счастья!
– Спасибо!
– Надеюсь, вам будет здесь хорошо!
– О, конечно!
– Очень приятно! До свидания.
– До свидания!
Скатывая мешки, спускаясь в сарай со штабелями пустых коробок, она все время думала о нем, о дяде Мартина, как называл его Генрих. Неожиданно для себя самой она там, в прихожей, испуганная и обозленная, обняла его, чужого мужчину. Это получилось как-то само собой. Она тут же спохватилась и хотела отпрянуть от него, но почувствовала, как он слегка сжал ей руку, а щекой на миг коснулся ее шеи. А как он посмотрел на нее внизу, когда она прощалась с детьми! Мужчина не на каждую женщину так смотрит!
Улыбнувшись, она отодвинула рваную ширму в углу и даже вздрогнула от неожиданности: перед ней на полу стояли знакомые фанерные фигурки – они покрылись пылью и паутиной, но яркие краски до сих пор не выцвели. Она смахнула паутину рукой. Да, это были они, бамбергеровские герои германских саг, точно такие же, как на картинках. Набор таких фигурок Бамбергер выдавал в качестве премии постоянным своим покупателям. Желтоволосый Зигфрид в ярко-зеленом камзоле замахнулся копьем на ядовито-зеленого дракона. Совсем как Георгий Победоносец! Рядом с ним – Кримгильда, Фолькер и Гагена и еще этот, хорошенький, как же его звали? Да, Гизельгер! Фанерные фигурки были прибиты к широкой коричневой пленке с ярко-желтой надписью: Домашняя лапша Бамбергера.
Она не услышала, как в чулан вошел кондитер. Он осторожно положил ей руку на плечо.
– Все готово! Пойди посмотри свою комнату. Боже мой, ты опять плачешь? Что с тобой?
Она молча стряхнула его руку с плеча, подняла с полу планку с фанерными фигурками и, даже не взглянув на него, понесла ее в свою комнату.
Кондитер шел за ней по пятам.
– Зачем они тебе?
– Повешу у себя на стену, – ответила она сквозь слезы.
– Эту дрянь! Брось ее, я куплю тебе хорошие картины, настоящие! – сказал он и, помолчав, робко добавил: – Горное озеро, часовню в лесу или лань на полянке – все, что ты захочешь! Не вешай ты у себя эту дрянь!
– Оставь меня, – сказала она, – мне это нравится!
В комнате царил уже полный порядок: ее платья висели в шкафу, посуда была аккуратно расставлена в ящиках комода, а картонку с игрушками кондитер поставил под кровать. В углу стояла кроватка Вильмы.
– Разве Вильма здесь будет спать? – спросила она.
– Ты думаешь, неудобно?
– Не знаю, – нерешительно сказала она и, поставив на комод планку с бамбергеровскими фигурками, добавила: – Детям это понравится!
– Это же дешевка, лубок! – сказал он и отвернулся.
Она подвинула к себе свою сумку и стала вынимать оттуда мелкие вещи. Прежде всего она достала фотографию мужа и повесила ее над изголовьем кровати на гвоздь, на котором поблескивало, словно венчик, медное кольцо от прежней картинки.
– Зачем же здесь? – сказал он.
– Так мне хочется, и оставим это!
Она извлекла из сумки старую зажигалку и резко, со стуком, поставила ее на комод; за зажигалкой последовали часики на потертом кожаном ремешке. Потом она быстро наклонилась и, порывшись в картонке с игрушками, достала брезентовый чехол, в котором Карл носил свой котелок. Чехол занял свое место на комоде рядом с часами и зажигалкой.
– Где моя шкатулка с нитками? – спросила она.
– Вот она, – ответил кондитер, выдвинув в комоде один из ящиков. Она вырвала шкатулку у него из рук и, разыскав в ней пилочку для ногтей – память о Лео, положила ее на комод рядом с брезентовым чехлом.
– Иди, – тихо сказала она, – я хочу побыть одна.
– Я хотел только показать тебе ванную, а вот возьми ключ от дверей цветника на крыше.
– Господи, – сказала она, – оставь ты меня в покое хоть на пять минут!
– Зачем тебе весь этот хлам? Я куплю тебе новые часы и зажигалку – твоя ведь заржавела и не работает.
– Боже мой! Уйди ты наконец!
Кондитер попятился к двери.
Она задернула штору, легла на кровать, ногами к изголовью, и долго смотрела на фотографию улыбающегося фельдфебеля, висевшую перед ней. Справа на комоде стояли герои германских саг; их яркая раскраска видна была даже в сумерках. Она отыскала глазами своего любимца – мужественного и в то же время мечтательно-нежного Фолькера в красном камзоле, с зеленой лирой в руках. На планке он стоял рядом с Гагеном.
Она думала сейчас не о Лео и даже не о погибшем муже, а о нем, о другом, чья щека на миг коснулась ее шеи. Она понравилась ему! Наверное, он сейчас тоже думает о ней! Он все понял, он помог ей, и она полюбила его так, как не любила еще никого. Там, в прихожей, она случайно обняла его, но он прижал ее к себе чуть крепче, чем это сделал бы другой на его месте. Он еще вернется, привезет домой Генриха и Вильму, и она снова увидит его!
…Кондитер, не постучавшись, вошел в комнату и на цыпочках подошел к ней. Она в ярости закричала на него:
– Надо стучать, когда входишь! Уйди, оставь меня!
Кондитер покорно вышел из комнаты, пробормотав на пороге еще что-то о ванной, о цветнике на крыше.
Она встала с кровати, заперла дверь на ключ и снова легла. Улыбающийся фельдфебель был слишком молод. Ей даже как-то неудобно вспомнить теперь, что когда-то она спала с этим мальчишкой-шалопаем. Кусты за казарменным плацем, запах сапожной ваксы и склонившееся над ней нахмуренное, серьезное лицо юного ефрейтора. Ему первому она позволила все.
Снизу донесся резкий смех кондитерши.
Потом кондитер что-то сказал ей, и в его голосе звучала угроза и даже решимость. Злобно ворча, он поднялся по лестнице и рванул дверь.
– Отвори сейчас же! – закричал он.