Бевиль скорчил отрицательную гримасу.
— Брат мой очень молод, — продолжал Жорж, — без известного имени и без опытности в дуэльном деле; из этого вытекает, что он принужден выказывать себя более щепетильным, чем всякий другой. Вы же, наоборот, сударь, имеете репутацию составившуюся, и ваша честь только выиграет, если вы соблаговолите пред господином де Бевилем и мной признать, что только по неосмотрительности…
Коменж прервал его взрывом смеха.
— Шутите вы, что ли, дорогой капитан? Или вы считаете меня способным так рано покинуть постель своей любовницы… ехать за реку, и все это для того, чтобы извиниться перед сопляком?
— Вы забываете, сударь, что лицо, о котором вы говорите, — мой брат и что это оскорбляет…
— Пусть он был бы вашим отцом, мне что до того! Мне никакого дела нет до всего семейства!
— В таком случае, сударь, с вашего разрешения, вам придется иметь дело со всем семейством. И так как я старший, то вы начнете с меня.
— Прошу прощения, господин капитан, я принужден, по всем дуэльным правилам, драться с тем лицом, которое меня вызвало раньше. Ваш брат имеет право на первенство, непререкаемое право, как говорится в судебной палате; когда я покончу с ним, я буду к вашим услугам.
— Совершенно правильно! — воскликнул Бевиль. — И я, со своей стороны, не допущу, чтобы было иначе.
Мержи, удивленный, что разговор так долго тянется, медленно приблизился. Подошел он как раз вовремя, потому что услышал, как брат его осыпает Коменжа всевозможными оскорблениями, вплоть до «труса», меж тем как этот последний отвечал с непоколебимым хладнокровием:
— После вашего брата я займусь вами.
Мержи схватил своего брата за руку.
— Жорж, — сказал он, — так-то ты мне помогаешь? Разве ты согласился бы, чтобы я сделал для тебя то, что ты хочешь сделать для меня?.. Сударь, — сказал он, оборачиваясь к Коменжу, — я к вашим услугам. Мы можем начать, когда вам будет угодно.
— Сию же минуту, — отвечал тот.
— Вот это превосходно, дорогой мой, — произнес Бевиль, пожимая руку Мержи. — Если я сегодня, к моему сожалению, не похороню тебя здесь, ты далеко пойдешь, малый.
Коменж скинул камзол и развязал ленты на туфлях, как бы показывая этим, что он не намерен ни на шаг отступить. Между профессиональными дуэлистами была заведена такая мода. Мержи и Бевиль последовали его примеру; один капитан даже не сбросил своего плаща.
— Что же ты, друг мой Жорж? — сказал Бевиль. — Разве ты не знаешь, что тебе придется со мной схватиться? Мы не из таких секундантов, что сложа руки смотрят, как дерутся их друзья, у нас в ходу андалусские обычаи.
Капитан пожал плечами.
— Ты думаешь, я шучу? Клянусь честью, тебе придется драться со мной. Черт тебя побери, если ты не будешь драться!
— Ты сумасшедший и дурак, — холодно произнес капитан.
— Черт возьми! Ты мне ответишь за оба эти слова или вынудишь меня… — Он поднял шпагу, еще не вынутую из ножен, словно хотел ударить ею Жоржа.
— Тебе угодно? — сказал капитан. — Отлично! — Через минуту он был уже без камзола.
Коменж с совершенно особенной грацией махнул шпагой в воздухе, и ножны мигом отлетели шагов на двадцать. Бевиль хотел сделать так же, но ножны только наполовину слезли с лезвия, что считалось и признаком неловкости, и дурной приметой. Братья обнажили свои шпаги с меньшим блеском, но тоже отбросили ножны, которые могли бы им мешать. Каждый встал против своего противника с обнаженной шпагой в правой руке и с кинжалом в левой. Четыре лезвия скрестились одновременно.
Посредством приема, именовавшегося тогда у итальянских фехтовальщиков liscio di spada e cavare alia vita [24] и состоявшего в том, чтобы противопоставить слабому материалу сильный и таким образом отразить и обезвредить оружие своего противника, Жорж первым же ударом выбил шпагу из рук Бевиля и приставил острие своей шпаги к его груди; но, вместо того чтобы пронзить ему грудь, он холодно опустил свое оружие.
— У нас неравные силы, — произнес он, — перестанем. Берегись, чтобы я не рассердился.
Бевиль побледнел, увидев шпагу Жоржа на таком близком расстоянии от своей груди. Немного сконфуженный, он протянул ему руку, и оба, воткнувши свои шпаги в землю, занялись исключительно наблюдением за двумя главными действующими лицами этой сцены.
Мержи был храбр и владел собой. Он обладал достаточными познаниями в фехтовальном искусстве, и физические его силы превосходили силы Коменжа, который к тому же, по-видимому, был утомлен после предшествовавшей ночи. В течение некоторого времени Мержи ограничивался тем, что с крайней осторожностью парировал удары, отступая, когда Коменж слишком приближался, и не переставая направлять ему в лицо острие своей шпаги, меж тем как кинжалом он прикрывал себе грудь. Это неожиданное сопротивление раздражило Коменжа. Видно было, как он побледнел. У человека такой храбрости бледность служит признаком крайнего гнева. Он с удвоенной яростью продолжал нападать. Во время одной из схваток он с большой ловкостью отбросил вверх шпагу Мержи и, сделав стремительный выпад, неминуемо пронзил бы его насквозь, если бы не одно обстоятельство, почти чудо, которое отвело удар: острие рапиры встретило ладанку из гладкого золота и, скользнув по ней, приняло несколько наклонное направление. Вместо того чтобы вонзиться в грудь, шпага проткнула только кожу и, пройдя параллельно пятому ребру, вышла на расстоянии пальцев двух от первой раны. Не успел Коменж извлечь обратно свое оружие, как Мержи нанес ему в голову удар кинжалом с такой силой, что сам потерял равновесие и упал на землю. Коменж упал в одно время с ним, так что секунданты сочли их обоих убитыми.
Мержи сейчас же вскочил на ноги, и первым его движением было поднять шпагу, которая у него выпала из рук во время падения. Коменж лежал неподвижно. Бевиль его приподнял. Лицо его было покрыто кровью; вытерев кровь платком, Бевиль увидел, что удар кинжала попал в глаз и что друг его убит наповал, так как, по-видимому, клинок прошел до самого мозга.
Мержи смотрел на труп остановившимся взором.
— Ты ранен, Бернар? — сказал, подбегая к нему, капитан.
— Ранен! — произнес Мержи и только теперь заметил, что вся рубашка у него в крови.
— Это ничего, — сказал капитан, — удар только скользнул. — Он приложил к крови свой платок и попросил у Бевиля его платок, чтобы кончить перевязку. Бевиль опустил на траву тело, которое он держал, и сейчас же дал свой платок и платок Коменжа, вынутый им из камзола убитого.
— Ого, приятель, какой удар кинжалом! У вас бешеная рука! Черт побери! Что же заговорят парижские завзятые дуэлисты, если из провинции к нам будут приезжать молодцы вроде вас? Скажите на милость, сколько раз вы дрались на дуэли?