— Если не ошибаюсь, я вас где-то видел? — обратился молодой человек к старому францисканцу.
— Черт меня побери, ваше лицо мне знакомо, но…
— Когда мы встретились с вами в первый раз, на вас было другое платье.
— А на вас самих?
— Вы — капитан…
— Дитрих Горнштейн, к вашим услугам. А вы — тот молодой дворянин, с которым я обедал недалеко от Этампа.
— Он самый.
— Ваша фамилия — Мержи?
— Да, но теперь я называюсь иначе. Я брат Амброзий.
— А я брат Антоний из Эльзаса.
— Отлично. А куда вы направляетесь?
— Если смогу, в Ла-Рошель.
— И я тоже.
— Очень рад с вами встретиться… Но, черт! Вы меня поставили в ужасно затруднительное положение вашей предобеденной молитвой. Ведь я ни слова из нее не знаю. А вас я принял сначала всерьез за монаха.
— И я вас так же точно.
— Откуда вы убежали?
— Из Парижа. А вы?
— Из Орлеана. Мне пришлось прятаться целую неделю. Бедняги мои рейтары… мой корнет… все в Луаре.
— А Мила?
— Она сделалась католичкой.
— А как моя лошадь, капитан?
— А! Ваша лошадь! Я негодяя трубача, который ее у вас украл, наказал розгами… Но, не зная, где вы находитесь, я не мог вам ее вернуть обратно. Я ее сохранял, поджидая, что буду иметь честь с вами встретиться. Теперь, несомненно, она принадлежит какому-нибудь негодяю паписту.
— Тс, не говорите этого слова так громко. Ну, капитан, соединим нашу судьбу и будем помогать друг другу, как мы только что сделали.
— Согласен! И пока у Дитриха Горнштейна останется хоть капля крови в жилах, он будет готов всегда драться рядом с вами.
Они радостно пожали друг другу руки.
— Но послушайте, что за чертовщину они несли с этими своими курами и с Carpam, Percham? Нужно сознаться, глупый народ эти паписты!
— Тсс… еще раз. Вот и барка!
В таких разговорах они дошли до лодки, в которую и сели. До Божанси они доехали без особых приключений, если не считать того, что навстречу им по Луаре плыло много трупов их единоверцев.
Лодочник заметил, что большинство из них плывет лицом вверх.
— Они взывают к небу об отмщении, — произнес тихонько Мержи, обращаясь к капитану рейтаров.
Дитрих молча пожал ему руку.
Still hope and suffer all who can?
Moore. Fudge Family
Кто все снесет, надежды не теряя?
Мур. Семейство Фэдж
Ла-Рошель, почти все жители которой исповедовали реформатскую религию, в то время была как бы столицей южных провинций и наиболее крепким оплотом протестантской партии. Обширные торговые сношения с Англией и Испанией открыли доступ значительным богатствам и сообщили городу тот дух независимости, который они порождают и поддерживают. Горожане, рыбаки или матросы, часто корсары, с ранней юности знакомые с опасностями жизни, полной приключений, обладали энергией, заменявшей им дисциплину и военный навык. Так что при известии о резне 22 августа ларошельцы не поддались тупой покорности, охватившей большинство протестантов и лишавшей их последней надежды, но были одушевлены активной и грозной храбростью, которая приходит иногда в минуты отчаяния. С общего согласия они решили лучше претерпеть последние крайности, чем открыть ворота врагу, только что давшему такой разительный образчик своего коварства и жестокости. Меж тем как пасторы фанатическими речами поддерживали этот пыл, женщины, дети, старики наперебой работали над восстановлением старых укреплений и возведением новых. Делали запасы провианта и оружия, снастили барки и корабли — одним словом, не теряя ни минуты, организовывали и подготовляли все средства защиты, на какие город был способен. Многие дворяне, избегшие избиения, присоединились к ларошельцам, и их описание варфоломеевских злодейств придавало отвагу самым робким. Для людей, спасшихся от верной смерти, случайности войны — не более как легкий ветерок для матросов, только что выдержавших бурю. Мержи и его товарищ принадлежали к числу этих беглецов, увеличивших ряды защитников Ла-Рошели.
Парижский двор, напуганный этими приготовлениями, жалел, что не предупредил их. Маршал де Бирон {76} приближался к Ла-Рошели с предложениями мирных переговоров. У короля были некоторые основания надеяться, что выбор Бирона будет приятен ларошельцам; маршал не только не принимал участия в Варфоломеевской бойне, но спас жизнь многим выдающимся протестантам и даже направил пушки арсенала, которым он командовал, против убийц, носивших знаки королевской службы. Он просил только, чтобы его впустили в город и признали королевским губернатором, обещая уважать привилегии и вольности жителей и предоставить им свободу вероисповедания. Но после избиения шестидесяти тысяч протестантов можно ли было верить обещаниям Карла IX? К тому же во время самых переговоров в Бордо продолжалось избиение, солдаты Бирона грабили окрестности Ла-Рошели и королевский флот задерживал торговые суда и блокировал порт.
Ларошельцы отказались принять Бирона и ответили, что они не могут заключать договоров с королем, покуда он в плену у Гизов, не то считая этих последних единственными виновниками всех бед, претерпеваемых кальвинизмом, не то стараясь этой выдумкой, часто повторявшейся с их легкой руки, успокоить совесть тех, которые находили, что верность королю должна быть поставлена выше интересов религии. Тогда не оказалось больше никакого средства договориться. Король выбрал другого посредника и послал Ла-Ну. Ла-Ну, прозванный Железная Рука из-за искусственной руки, которой он заменил потерянную в сражении, был ревностным кальвинистом, доказавшим в последнюю гражданскую войну большую храбрость и военный талант.
У адмирала, с которым он был дружен, не было более ловкого и преданного помощника. Во время Варфоломеевской ночи он находился в Нидерландах, руководя недисциплинированными шайками фламандцев, восставших против испанского владычества. Счастье ему изменило, и он принужден был сдаться герцогу Альбе, обошедшемуся с ним довольно хорошо. Позже, когда потоки пролитой крови пробудили некоторое угрызение совести в Карле IX, он снова призвал Ла-Ну и, вопреки всяким ожиданиям, принял его с величайшей любезностью. Этот монарх, не знавший ни в чем меры, осыпал милостями протестанта, а сам только что перерезал их сто тысяч… Какой-то рок, казалось, хранил Ла-Ну; уже во время третьей гражданской войны он попался в плен сначала при Жарнаке, потом при Монконтуре и всякий раз бывал без выкупа отпускаем братом короля [34] , несмотря на доводы одной части военачальников, которые настаивали, чтобы он пожертвовал человеком, слишком опасным для того, чтобы его выпускать из рук, и слишком честным, чтобы его можно было подкупить. Карл подумал, что Ла-Ну вспомнит о его милосердии, и поручил ему уговорить ларошельцев подчиниться. Ла-Ну согласился, но поставил условием, что король не будет требовать от него ничего такого, что было бы несовместимо с его честью. Уехал он в сопровождении итальянского священника, который должен был присматривать за ним.