Во время обеда, проистекашего в приятном окружении ресторанных витрин и зеркал, бросавших самые немыслимые блики на лица присутствующих, Роберту пришлось симулировать сильный озноб, и в то время как остальные с удовольствием поглощали разные вкусности, он сидел и потел в своем тяжелом зимнем пальто, резко контрастировавшем с папиным смокингом и маминым вечерним платьем, при каждом движении изменявшим свой цвет с серого на розовый и зеленый. Естественно, обед для него был полностью загублен. Он ощущал себя неким грязным пятном на безупречном фасаде семьи и надеялся лишь на то, что Феникс знает, какие страдания он из-за него претерпевает. Что и говорить, все мы любим пострадать за других, но при этом нам обязательно нужно, чтобы эти самые «другие» об этом знали. Существуют, конечно, и такие возвышенные души, которым этого вовсе не требуется, но они встречаются крайне редко. Роберт же относился к большинству.
На протяжении всего обеда папа не переставал шутить, и вся компания, соответственно, не переставала смеяться. Что до детей, так они смеялись даже с полными ртами, что уж вообще ни в какие ворота не лезет. Закутанному в пальто Роберту доставалось больше других, но он утешал себя той мыслью, что папа ни за что не позволил бы так жестоко насмехаться над ним, если бы знал правду. И, знаете, как раз тут-то Роберт ни капельки не ошибался.
Когда была съедена последняя виноградина и попробована на вкус сирилова соломинка для коктейля, дети сполоснули пальцы в специальной чашке — не забывайте, что это был настоящий взрослый обед! — и в сопровождении родителей отправились в театр, где их быстренько провели в ложу и оставили одних.
Уходя, папа сказал:
— Что бы не случилось, не высовывайте носа из ложи! К концу представления я заеду за вами. Ведите себя хорошо, не ссорьтесь и постарайтесь от души поразвлечься. Да, Роберт, тебе не кажется, что здесь немного жарковато для того, чтобы сидеть в пальто? Нет? Ну ладно, тогда я побежал, а тебе придется вечером смерять температуру — а то, не дай Бог, окажется, что ты подхватил свинку или корь. А может, у тебя зубы режутся? Ну, пока!
Когда он закрыл за собой дверь, Роберт быстро скинул ненавистное пальто, утер пот со лба и извлек из внутреннего кармана пиджака мокрого и порядком взъерошенного Феникса. Затем они поочереди причесывались у зеркала на стене, причем Феникс запретил кому бы то ни было смотреть на него до тех пор, пока он не пригладил всех своих перьев.
Они пришли безнадежно рано. Пришлось не менее получаса ждать, пока заполнится зрительный зал — но зато когда люстры вспыхнули полным светом, Феникс, до того неподвижно сидевший на спинке робертова кресла, вздрогнул, вытянул шею и принялся возбужденно раскачиваться взад-вперед. Он пребывал в полнейшем экстазе.
— Какое замечательное зрелище! — бормотал он, как полоумный. — Насколько здесь красивее, чем в моем храме! О, кажется, передо мной забрезжил свет истины. Так вот зачем вы настаивали, чтобы я пошел с вами! Вы хотели наполнить мое старое сердце огнем восхищения. Скажи мне, мой верный Роберт, так ли это? Ведь это и есть мой настоящий храм, а то, что вы мне показывали пару недель тому назад, было всего лишь жалким приютом отверженных?
— Не могу ничего сказать насчет всяких там отверженных, — ответил Роберт, — но если тебе так хочется, можешь называть это место своим храмом. Но тс-с! Кажется, они начинают.
Я не буду вам рассказывать о представлении. Я уже говорила, что в одной книжке нельзя рассказать обо всем еа свете. К тому же, вы наверняка читали «Крошек-водяных» и знаете содержание пьесы не хуже меня. Если же эта книжка не попадалась вам в руки, то не расстраивайтесь — по правде сказать, вы немного потеряли.
Лучше я расскажу вам о том, что было дальше с детьми. Так вот, пока Сирил, Роберт, Антея и Джейн со всем вниманием, на которое только способны дети их возраста, смотрели пьесу, Феникс пребывал в своего рода радужном трансе.
— Мой истинный храм! — без конца твердил он. — О, какие замечательные огни! Какие роскошные церемонии! И все для того, чтобы воздать мне подобающие почести!
Слегка одуревший от блеска театральной мишуры Феникс на полном серьезе принимал звучавшие со сцены сольные номера за гимны в его честь, а хоровые куплеты — за ритуальные марши. Электрические фонарики казались ему волшебными факелами, заженными для того, чтобы своим светом возвестить его божественное присутствие. Сияющая разноцветными огнями рампа произвела на него столь сильное впечатление, что детям стоило немалых трудов убедить его сидеть смирно. Но когда вспыхнули доселе невидимые софиты, Феникс больше не смог сдерживать переполнявшего его волнения и, захлопав своими золотыми крыльями, прогремел голосом, разнесшимся по всем отдаленнейшим закоулкам театра:
— Отлично, мои усердные слуги! Да пребудет с вами мое благоволение отныне и навсегда!
На сцене возникло небольшое смятение. Крошка Том на полуслове оборвал свой уморительный монолог и удивленно посмотрел в зал. В наступившей тишине раздался раздался громкий вздох, вырвавшийся не менее чем из сотни глоток, и ровно такое же количество негодующих лиц повернулось к ложе, в которой сидели съежившиеся от ужаса дети. А потом, как это всегда бывает в таких случаях, из зала донеслось раздраженное шиканье, чреватое предложениями успокоить горлопанов, а то и просто вывести их из зала.
Вскоре представление возобновилось, но о горлопанах не забыли. Не успел Крошка Том закруглиться со своим монологом, как в ложу к детям вошел дежурный администратор и наговорил им кучу неприятностей.
— Да это не мы, правда, не мы! — изо всех сил отбивалась Антея. — Это все наша птица!
Тогда администратор в очень решительных выражениях посоветовал им получше следить за своим попугаем.
— Не хватало еще, чтобы из-за него все представление пошло насмарку! — сказал он.
— Он больше не будет, — сказал Роберт, умоляюще глядя на золотую птицу. — Честное слово, не будет!
— Я разрешаю тебе удалиться, — милостиво сказал Феникс, обращаясь к администратору.
— Он и вправду настоящий красавчик, — сказал администратор. — А как бойко говорит! И все же на вашем месте я бы подержал его под колпаком. А то он еще чего-нибудь натворит.
С этим он и ушел.
— Будь умницей, милый Феникс, не разговаривай больше, — попросила Антея. — Ты же не хочешь прерывать службу в собственном храме, так ведь?
С этой минуты Феникс вел себя спокойно. Правда, теперь он принялся ьез умолку нашептывать детям на ухо всякие глупости. Например, ему очень хотелось узнать, почему нигде не было видно алтаря, отчего не горит жертвенный огонь и с какой это стати жрецы не воскуряюи благовоний? В конце концов, он так надоел всем четверым, что они начали серьезно подумывать о том, что лучше было бы оставить его дома.
Вот и в том, что произошло несколько минут спустя, был виноват один лишь Феникс и никто другой. Во всяком случае, театральные служащие, как бы их потом не обвиняли, были точно не виноваты. По правде говоря, никто толком и не понял, что случилось (то есть, никто, кроме злоумышленной птицы и четверых детей). А случилось вот что: Феникс сидел на позолоченной спинке кресла, раскачиваясь взад-вперед, как самый обыкновенный домашний попугай. Глаза детей были прикованы к сцене, на которой в тот момент как раз появился пузатенький омар, намереваясь развлечь публику знаменитым комическим куплетом «Не можешь ходить прямо, не будь таким упрямым». И тут-то порядком разгоряченный всем увиденным Феникс сказал: