Воронин вынул из портфеля немецкую листовку, издали показав ее секретарю обкома, – читай, если грамотный. Чуянов увидел всего две строчки частушечного лада:
ДО ВОРОНЕЖА С БОМБЕЖКОЙ
В СТАЛИНГРАД ВОЙДЕМ С ГАРМОШКОЙ.
Эту листовку Чуянов оставил у себя и показал ее генералу Герасименко, командующему Сталинградским военным округом:
– Ну не нахальство ли, а?
Герасименко пробежал листовку глазами и сказал, что Геббельсу как пропагандисту еще далеко до батьки Махно:
– Вот это был агитатор! Пламенный… Помню, гонялись мы за его бандами, а батька за нами гонялся. На тачанках. Я тогда молодой был. Вот гонит нас батька в хвост и в гриву, оглянешься назад, а на тачанках его – лозунг: «X… уйдешь!». Потом стали гнать батьку. Настигаем, а на тачанках у махновцев опять плакат полощется: «X… догонишь!». Вот это, я тебе скажу, агитация такая, что до печенок пробирала. Наглядно и убедительно. Геббельсу до такого не додуматься…
Разговорились. Алексей Семенович спросил:
– Василий Филиппыч, не кажется ли тебе, что наше положение сейчас гораздо хуже, чем в прошлом году?
– Кажется. Только говорить об этом боюсь.
– Смотри, как бы не прижали нас к Дону. Слухи неважные. Фронт расшатан. Командуют лейтенанты. А маршала не видать… Скажи мне честно, что за человек этот Тимошенко?
– Как кто? Бывший нарком. Маршал. Орденоносец.
– Это я и без тебя знаю. О другом говорю. Я, человек сугубо штатский, и то, кажется, кумекаю, что есть здесь что-то неладное. Как он не пострадал после катастрофы под Барвенково или под Харьковом? И не такие головы с плеч летели…
– Все дело в обороне Царицына, – шепнул Герасименко, на дверь оглянувшись. – Кто тогда был в Царицыне при нем, да сумел ему понравиться, тех он не трогал, вот они полезли наверх… Ворошилов, Буденный, Городовиков, Щаденко и прочие… Я такого мнения, – сказал Герасименко, – что историю этой войны после войны будут писать не кровью, а медом, чтобы сверху покрывать ее лаком. И писать станут не с сорок первого, а с того самого срока, когда мы побеждать научимся.
– А куда же девать сорок первый? Наше лето?
– Псам под хвост! – энергично ответил Герасименко, даже обозлившись. – Кому из наших мудаков охота сознаваться в своих ошибках? Вот увидишь, что даже о сорок первом станут ворковать, как голуби. Не знаю, как ты, а мне не дожить до того времени, когда станут писать правду…
Большая излучина тихого Дона уже таила страшную угрозу всем нашим армиям, заключенным в эту природную дугу, вогнутую в сторону Волги и Сталинграда. Не понимать это могли только глупцы! В эти дни газета «Красная звезда» ожидала от Михаила Шолохова статью под названием «Дон бушует». Но писатель отказался от написания такой статьи, «так как, – сообщил он в редакцию, – то, что происходит сейчас на Дону, не располагает к работе над подобной статьей…».
Один старик журналист рассказывал мне, что видел в эти дни Шолохова плачущим. Слезы его понятны: тихий Дон и донское казачество знавали всякие времена, но такого еще не бывало, чтобы его берегам угрожали вражеские танки, а германские пулеметы «универсал» насквозь простреливали донские станицы.
…Стратегическая пауза затянулась, и лишь 27 июня Франц Гальдер отметил в своем дневнике: «Никаких признаков того, что противник как-то реагирует на потерянный нами приказ (по операции „Блау“)…» Тогда же, почти синхронно, из Старобельска стал названивать в Харьков барон Максимилиан Вейхс.
– Завтра, – сказал он Паулюсу, – я начинаю. Ждать, когда Москва распишется в знании наших секретных планов, становится опасно. Гот уже нервничает, его «панцерам» не терпится прокатиться по трамвайным рельсам улиц Воронежа.
– Моя Шестая, барон, – отвечал Паулюс, – через два дня после вас начнет выдвижение в районе Волчанска.
– Будем помнить о флангах, – тоном заговорщика произнес Вейхс, и в этих его словах таился немалый смысл…
* * *
«Будем помнить о флангах!» – заклинал барон Вейхс.
Да. Еще летом 1941 года генералы вермахта заметили, что русские мало чувствительны к обходам, но германская военная доктрина, напротив, чересчур обостренно заботилась о своих флангах. По этой причине немцам сейчас прежде всего желалось покончить с Севастополем и захватить Воронеж, ибо это и были фланги германской армии, устремленной на Кавказ и Сталинград, и даже не тактические, а имеющие уже стратегическое значение.
Паулюс отлично понимал беспокойство Вейхса, понимал и то, что Артур Шмидт с его чертиком в стратегии разбирается плохо, а потому он и растолковал ему азбучные истины оперативного искусства с особой заботой о флангах:
– Виноват Манштейн! Он так долго ковыряется с Севастополем, а его армия, застрявшая в Крыму, не может обеспечить нам южные фланги до тех пор, пока Севастополь не рухнет. Но если еще и барон Вейхс застрянет под Воронежем, тогда Шестая армия не будет прикрыта и с северных флангов… Не удивляйтесь, Шмидт, – говорил Паулюс, – но я так воспитан, чтобы думать о флангах!
Паулюс навязывал Шмидту свои понимания, хотя не раз замечал, что Шмидт исподтишка пытался навязать ему свою волю и эта воля была опасной. В этом потаенном единоборстве Паулюса выручало то, что многие генералы 6-й армии явно третировали Шмидта как выскочку, жалея об устранении Фердинанда Гейма, бывшего начальника штаба. Отто Корфес не однажды намекал Паулюсу, что Шмидт – вроде надзирателя, приставленного к армии не из Цоссена, а из партийной канцелярии Мартина Бормана.
– Гейм реально оценивал события, за что, кажется, и поплатился, а Шмидт излишне бравирует оптимизмом в духе речей Ганса Фриче. Правда, – признал Корфес, – Шмидт человек неглупый и осторожный, но его партийная убежденность зачастую смахивает на самое банальное упрямство. А вам не кажется, – вдруг спросил Корфес, – что за хвостом вашей Шестой армии тащится подозрительно много эсэсовских команд, которые следуют за нами, словно шакалы за тигром, отправившимся за добычей?..
Ответ Паулюса поставил Корфеса в неловкое положение.
– Прошу не забывать, доктор Корфес, что мой зять барон Кутченбах тоже носит черный мундир войск СС, и об этих войсках я сужу по гуманным поступкам своего зятя.
Корфесу оставалось только ретироваться, что он и сделал, а между ними пробежала первая черная кошка. Сутью этого разговора Паулюс поделился с адъютантом Вильгельмом Адамом, спрашивая – кого же еще не терпят в его армии?
– Никаких симпатий не вызывает и Гейтц из восьмого армейского корпуса. Гейтц так долго председательствовал в военных трибуналах, что до сих пор не расстался с дурной привычкой расстреливать людей. Гейтц (вы не поверите) иногда садится в транспортер с пулеметом и объезжает прифронтовые зоны, всюду оставляя после себя трупы.
Паулюс испытал неловкость, проворчав что-то о «наследии» покойного Рейхенау.