Пошептавшись с Герингом и Риббентропом, они заявили:
– Суд, нам кажется, не может довольствоваться лишь письменным аффидевитом, для полного установления истины требуется и личное присутствие Паулюса.
Все заметили удовольствие на лице Геринга. Конечно, большевики способны подсунуть Трибуналу липовую бумажку, будто писанную Паулюсом, но… где они возьмут самого Паулюса? А если фельдмаршал еще не околел после зверских пыток на Лубянке, то что хорошего он может сказать?
Лорд Лоренс почтительно спросил Руденко:
– Сколько надобно времени советской стороне обвинения для доставки сюда свидетеля Паулюса?
– Пять минут, – ответил Руденко.
Это и был тот момент, когда сирена возвестила в пресс-кемпе небывалую для процесса сенсацию. Адвокаты в лиловых мантиях уже ринулись на трибуну:
– Нет, нет! Мы не настаиваем на вызове фельдмаршала Паулюса в качестве свидетеля советской стороны обвинения! Защита ознакомилась с его аффидевитом, и она полагает, что этого вполне достаточно для судебного процесса…
Поздно! Уже прозвенел звонок в руке Лоренса:
– Прошу ввести свидетеля Фридриха Паулюса…
Настала мертвая тишина, и в этой зловещей тишине зал услышал четкие шаги человека – это шагала сама история. Появилась подтянутая, юношески стройная фигура генерал-фельдмаршала, одетого в синий ладный костюм. Выражение его лица оставалось непроницаемо даже тогда, когда вокруг него вспыхивали репортерские «блицы», его нисколько не смутило резкое жужжание киносъемочных камер…
Нет, это не призрак. Нет, это не загробная тень.
– Вас зовут Фридрих-Вильгельм Паулюс?
– Да.
– Вы какого года рождения?
– Тысяча восемьсот девяностого.
– Вы родились в деревне Брейтенау?
– Да. Гессен-Кассельские земли Германии. – Рука фельдмаршала бестрепетно покоится на Библии. – Клянусь говорить правду, только правду…
Геринг надевает черные очки. Кейтель передает записку Риббентропу, Йодль делает вид, что сейчас нет ничего интереснее на свете, чем играть с карандашом. Паулюс ровным тоном рассказывает, как зарождалась преступная агрессия против Европы, прямо в лицо разоблачает тех, от кого отделен сейчас барьером неприкасаемости. Адвокатам военных преступников такая правда не нужна! Но есть выход: запугать фельдмаршала, вызвать к нему антипатию, здесь же следует превратить его в мерзавца и продажную тварь:
– Знает ли господин Паулюс, что если высокий Трибунал, осуждая фельдмаршала германского генштаба, сочтет этот генштаб организацией преступной, то и господин Паулюс автоматически переводится в разряд преступников?
Но Паулюс не такой человек, которого можно упрятать за барьер. Ясно, что сидеть между Йодлем и Кейтелем он не намерен… Вот его протокольный ответ:
– Я здесь выступаю в качестве свидетеля в отношении тех обвинений, которые предъявлены подсудимым. Поэтому я прошу суд позволить мне не отвечать на вопросы, которые направлены на то, чтобы обвинить лично меня.
Перекрестный допрос адвокатов напоминает ему перекрестный обстрел из пулеметов… еще там, в Сталинграде!
– Правда ли, что вы читаете лекции в московской Академии Генерального штаба, обучая советских генералов?
Что-то вроде улыбки исказило лицо Паулюса:
– Постарайтесь вспомнить, кто кого победил в этой войне. Есть ли резон в том, что русские генералы будут выслушивать мои лекции, основанные на горьком опыте?
– А какая у вас должность сейчас?
– Самая отвратительная – военнопленный.
– Вас привезли сюда из концлагеря?
– Нет. Я живу под Москвою… на даче.
– И чем же вы заняты на этой даче?
– Вспоминаю. Рисую. Кормлю белок. Развожу цветы…
Чешский журналист из «Руде право» Зденек Кропач записал:
«Когда фельдмаршал уходил, не чувствовалось, что он устал. Все такой же уверенный в себе, он шел длинными коридорами в сопровождении советско-американского конвоя».
Здесь его перехватил корреспондент Хейдеккер:
– Один вопрос – как живется пленным в России?
– Хорошо, – ответил Паулюс кратко.
«Джи-ай» уже отталкивал Хейдеккера, приказывая ему удалиться, но тот успел еще крикнуть:
– Хорошо? И даже вашим сталинградским?
– Успокойте немецких матерей, – холодно произнес Паулюс. – Напишите в своей газете, что германские военнопленные в России обеспечены гораздо лучше, нежели русские дети… Они были бы счастливы иметь сахарный паек – какой имеют мои солдаты…
* * *
Повидать отца приехал из-под Кёльна сын, Эрнст-Александр Паулюс, бывший майор вермахта. На постоялом дворе в деревне под Нюрнбергом майор не отказался от беседы с московским журналистом Михаилом Гусом, который всю войну вел в эфире борьбу с радиопропагандой Геббельса.
Здесь, в немецкой деревне, Гус узнал, что осенью 1944 года семья фельдмаршала была репрессирована.
– Арестовали не только меня, но и мать, жену, всех детей. Я сидел в гестапо на Принц-Альбертштрассе, восемь. Потом перевели в военную тюрьму Кюстрина. Сейчас с женою проживаю во Фризене, где служу на печной фабрике тестя…
– Наверное, репрессии обрушились на вашу семью, когда фельдмаршал выступил по московскому радио против нацистского режима и лично против Гитлера?
– Пожалуй, раньше… Сразу, как только отец вступился за генерала Зейдлица, и я до сих пор не пойму, зачем он это сделал? Отец знал обстановку в рейхе, мог бы и пощадить нас. Я знаю, что Зейдлиц в плену стал вашим агентом. Но он предал моего отца еще в котле. Роль этого генерала в судьбе отца оказалась столь же роковой, как и влияние Артура Шмидта… Вы его знаете?
– Да, майор. Они и в Сталинграде не ладили. Генерал Шмидт, как нацистский преступник, осужден на двадцать пять лет и освободится вскоре.
В беседе было никак не миновать Сталинграда.
– Вы, – сказал майор Паулюс, – не должны думать об этой трагедии упрощенно. Это не только наше поражение и не только ваша победа. В котле Сталинграда возникали проблемы не обязательно военные. Были и политические. Были и чисто моральные. Надеюсь, с вашей стороны тоже возникали подобные вопросы. А теперь немецкий фельдмаршал, мой отец, вынужден перед лицом Международного трибунала осуждать своих же коллег.
– Все, что делает ваш отец, – отвечал Гус, – он делает добровольно, и не ошибаетесь ли вы, думая, что он вынужден давать показания? Вам, вышедшему из тюрьмы гестапо, не следовало бы рассуждать так наивно. Простите меня.
– Ах, при чем здесь тюрьма! Франц Гальдер, начальник нашего генштаба, тоже сидел в концлагере, Ялмара Шахта американцы вытащили чуть ли не из печей крематория в Дахау. А теперь вы же объявили их военными преступниками… Да, – заключил майор, – Германия сейчас в слезах, но придет время, и мы, побежденные, еще станем потешаться над вами, победителями. Помните, что завещал великий Шиллер: «Даже на могилах пробиваются яркие ростки надежды…»