– А с кем гулял он? – спросил герцог Карл.
– С ним была красавица Вреде.
Король с братом стали смеяться, Густав сказал:
– Се sont les crimes d’amour (это любовные проказы), и нас они не касаются, хотя Разумовского пора бы уж высечь, а потом вытолкать в три шеи за море. Поздравьте меня, Эренстрем: я заключил договор с турецким султаном, Пруссия и Англия без ума от моей решимости… Хотя, – добавил король, – барону Нолькену не мешало бы отрубить голову за то, что он неверно информировал меня о достоинствах русского флота…
Возле пояса короля болталась кривая турецкая сабля, подаренная ему не султаном, а русской императрицей. За «кавалерским» столом Эренстрем обнаружил у себя под тарелкой листовку, в которой шведов призывали не переходить границы с Россией, война с нею называлась преступной, а зачинщики этой войны должны быть судимы. Такую же листовку Эренстрем нашел у себя под одеялом, утром они покрывали палубы кораблей, лежали на сиденьях придворных экипажей… Он обратился к герцогу Карлу с вопросом – что это значит?
– Это проделки Спренгпортена и его компании финляндских сепаратистов… Увы, ненависть к королю стала невыносима! Всюду открыто говорят, что моего брата следует держать в замке Або, как держали Эрика Четырнадцатого, пока он там не умрет.
Эренстрем заметил, что офицеры едва кланялись Густаву III, избегая общения с ним. Да, король хорошо подготовил страну к войне дипломатически, но не учел настроения шведов. Не тогда ли и начала складываться в сознании шведского народа идея «вечного нейтралитета»? В конце июля Оксишиерн вызвал Разумовского, велев ему убираться из Швеции ко всем чертям.
– А в наказание за то, что наш посол Нолькен тащился по грязи через Польшу и Штральзунд, вы отправитесь бурным морем…
Для посла и его свиты шведы выделили старую яхту, но не дали ни лоцмана, ни матросов. Андрей Кириллович сказал коллегам и женам их, чтобы они положились на него:
– Я ведь начинал жизнь в мундире флотского офицера, и я сумею провести корабль до Любека…
Чиновники русского посольства, неопытные в морских делах, с трудом поставили паруса, посол занял место возле штурвала. Разумовский (под видом морской болезни, измучившей посольских дам) завел яхту сначала в порт Висби, где из дипломата превратился в шпиона, нагло изучая оборону шведского побережья. Из Висби его со скандалом выдворили только под осень. Перед ним лежало штормовое море, он снова стоял у штурвала… Этим плаванием Разумовский искупил многие свои прегрешения!
Екатерина приняла посла даже сурово:
– Я ведь догадываюсь, что графиня Вреде была лишь для отвода глаз… Я жду признания. Назовите имя той дамы, которая была подлинной героиней вашего стокгольмского романа.
– Я надеюсь, нас никто не слышит?
– Слушаю одна я.
– Это была… шведская королева Магдалина.
– Ну, я так и думала. – Екатерина ничем не стала награждать Разумовского. – Вы что-нибудь желаете, граф?
– Вернуться в Вену, где изнывает моя юная невеста.
– Я причислю вас к венскому посольству. Езжайте…
Там он и остался до самой смерти – послом России, а Вена благодаря его расходам обрела мост Разумовского, площадь Разумовского, композиторы Гайдн и Бетховен нашли в нем хорошего друга… Можно восхищаться этим удачливым человеком, но нельзя любить его, ибо Разумовский не любил Россию!
* * *
Когда в Финляндии случился голод и Швеция ни единого зернышка финнам не отсыпала, Россия открыла для соседей свои хлебные закрома, а финны добро помнили. Теперь финские егеря, главная ударная сила армии Густава III, отказывались стрелять в русских солдат. А шведские офицеры не мирились с заносчивым абсолютизмом своего короля. Что им эфемерная слава Карла XII, если они от дедов своих понаслышались, до какого истощения довел он страну бесполезной борьбой с Россией! Магнус Спренгпортен образовал тайный «Орден Валгаллы», вокруг него собирались все недовольные. В финской деревушке Аньяла конфиденты составили обращение к русскому Кабинету, прося покровительства России для Финляндии…
– Грех, конечно, так думать о своем же брате, – сказала Екатерина, – но этого фуфлыгу обязательно прикончат, как прикончили темной ночью и его славного предка Карла Двенадцатого. Чтобы победить Швецию, Россия уже не нуждается в новой Полтаве!
Павел еще гостил на фронте, а его «Гремила Шумиловна», оставаясь в тылу, изображала жену народного героя. Граф Валентин Мусин-Пушкин взмолился перед Екатериной, чтобы отозвала сына из армии, ибо цесаревич мешает воевать, делая безрассудные распоряжения, а во время «шармютцелей» (перестрелок) он еще и подпрыгивает, «намереваясь поймать пули, пролетающие над его головою». Екатерина была мамочкой безжалостной:
– Пусть попрыгает – может, какую и поймает…
Безбородко предупредил ее об ухудшении дел в Европе:
– Дания, связанная с нами альянсом, выступила противу Швеции, но послы в Копенгагене, прусский и английский, грозят королю датскому, что, ежели не поладит с Густавом, они сами войну Дании объявят… Король хвост и поджал.
– Хорош союзник! Что еще новенького?
– Все старенькое. Маркиз Луккезини способами макиавеллиевскими склоняет вельмож варшавских к союзу с Пруссией, а бедные жители Данцига столь ослаблены в торговле налогами, что терпеть убытки более не в силах и соглашаются отдаться под владычество прусское…
– Этого нельзя допустить! А сам-то как думаешь?
– Хорошо бы нам перетянуть на свою сторону Феликса Щенсны-Потоцкого, столь влиятельного в кругах Варшавы.
– А чем привлечь? У него своих денег куры не клюют.
– Вот я и думаю – чем, если он так богат?..
Дашкова была при дворе, когда ее стали поздравлять с женитьбою сына на купеческой дочери Алферовой. «Ради бога! – закричала я. – Стакан воды… Рана, нанесенная материнскому сердцу, была слишком глубока и неизлечима. Несколько дней я могла только плакать, затем началась нервная лихорадка». Оправившись от удара, Романовна потребовала от сына, чтобы он жену свою оставил. Лихая свекровь! Сначала дочь развела с мужем, теперь сына с женой разводила… Она доказывала:
– Жертва, которую я от сына требую, невелика: ради уважения к матери он жену должен оставить. Я его худому никогда не учила, а всегда внушала ему самые благородные чувства… Как можно? Мой сын камер-юнкер, а кто она такая?
Напрасно граф Строганов убеждал ее:
– Пойми, род князей Дашковых на исходе: твой сын Павел последний остался на Руси, а ты жену от него гонишь.
– И пусть лучше род мой исчезнет, но потомства от неблагородной твари не потерплю…
Фельдмаршал граф Румянцев-Задунайский, хорошо знавший семью Алферовых по Киеву, написал Дашковой, чтобы выбросила из головы глупейшие предрассудки, веку философии несвойственные. Он писал, что счастье людское не в породе, не в титулах, даже не в богатстве. Романовна в грубой форме отвечала фельдмаршалу, чтобы в чужие дела он не совался…