— Да, — сказал он, вздохнув, — до уюта еще далеко.
И вдруг, весь загоревшись какой-то идеей, он выбежал из комнаты. Через несколько минут вернулся, торжественно, объявив:
— Сейчас будет все в порядке!
Они закурили и стали ждать, когда все будет в порядке.
Примерно через полчаса с лестницы послышалось пыхтенье, дверь распахнулась, и в комнату стала вплывать широкая, гладко выструганная доска. Замерев от неожиданности, Артем следил за тем, как доска плыла по воздуху, точно по мановению волшебной палочки. Потом ему стало даже страшно: доска пересекла всю комнату, один ее конец уже вылез в окно на улицу, а того, кто нес эту доску, все еще не было видно.
Наконец показался на горизонте и он сам, — здоровенный матрос, обливающийся потом, с широкими в стрелку усами.
— Ух, — шумно вздохнул он, освобождая плечо, — там за мной еще столько будет. Как вы думаете: хватит на семейное строительство?
— Знакомься, — поднялся Вахтанг, — это боцман моего «охотника» — Иван Чугунов, старшина первой статьи, мастер на все руки!
Добродушно ворча, боцман выкладывал на. подоконник гвозди…
Когда Варенька прибежала из поликлиники, она ахнула и, может быть, действительно упала бы в обморок, но предупредительный Вахтанг сразу подставил ей новенький, крепко сколоченный табурет:
— Садитесь, синьора. Все в порядке!
Сор уже был убран, на стенах красовались полки для книг и посуды, в углу стоял стол, около окна — кровать, а лейтенант Пеклеванный, засучив до колен штаны, с остервенением лопатил палубу своего «семейного кубрика».
Натягивая китель и откланиваясь перед уходом, Вахтанг сказал:
— Ничего, когда война кончится, вы этот дуб на дрова пустите, вместо него карельскую березу приобретете. А сейчас и так хорошо…
— Чего же ты его не пригласила? — набросился Артем на Вареньку, когда за старшим лейтенантом закрылась дверь.
Варенька распахнула окно и крикнула шагающему по улице Вахтангу:
— Приглашаем вас на новоселье!.. Приходите!.. Ждем!..
Но как-то так уж случилось, что, пригласив друзей только на новоселье, Варенька и Пеклеванный, не сговариваясь, готовились к свадьбе. В их отношения, подчас немного грубоватые, как это бывает у людей, вместе воевавших, вкралась какая-то особенно нежная забота друг о друге.
Они так привыкли за эти два дня друг к другу, что уже научились понимать с полуслова желания, мысли, чувства: она — его, а он — ее…
— Артем, — говорила Варенька, — так счастлива, так спокойна, мне кажется, я не была еще никогда. Все-таки я люблю тебя, Артем!
— Ах, все-таки? — обижался он, растапливая дымившую печку.
— Ну не придирайся к слову. Лучше сходи получи паек за месяц вперед.
— Я не хочу уходить.
— Почему?
— Отсюда минут семь ходьбы до гавани, семь минут обратно да еще полчаса уламывать интенданта надо, — итого, я должен прожить без тебя сорок пять минут, почти целый час… Ты думаешь — это так легко?
— Но я-то ведь отпускаю тебя на эти сорок пять минут!
— Ты не любишь меня.
— Можно подумать, что уж ты-то меня любишь… ох как!
— Проклятая печка… Ну конечно, люблю!
— Ладно, Артем, серьезно говорю — сходи!..
Артем ушел и, запыхавшийся, возвратился обратно ровно через двадцать минут.
— Ух, — говорил он, — вот бери: консервы, печенье, сахар, спирт… Ух!
Варенька счастливо хлопала в ладоши:
— Я видела в окно, как ты несся по улице, словно за тобой гнались собаки.
— А ты смеешься.
— А мне смешно…
Помогая Вареньке по хозяйству, Артем объяснял:
— Едва умолил интенданта. Не могу, да и все, говорит. Вот уж народ, действительно… Да, между прочим, тебя Кульбицкий на какой срок отпустил из поликлиники?
— На двое суток.
— Меня также.
— Ой, — вздыхала Варенька, — мы тут готовим, готовим, а придут ли они?
— Конечно, придут.
Все пришли: Прохор Николаевич с женой; командир эсминца капитан третьего ранга Бекетов и еще несколько офицеров, приглашенных Пеклеванным; Григорий Платов пришел поздравить новобрачных, а заодно и выпить; ну и конечно, боцман Чугунов со своим командиром («Ведь сидите-то вы на стульях, которые я сбил-сколотил!») — и еще много других, знакомых и незнакомых.
Бекетов, к великому огорчению жениха и невесты, водку пить категорически отказался и на этом основании был выбран управителем вечера.
— Простите меня, — сказал он, обводя гостей долгим взглядом своих умных прищуренных глаз. — Простите меня за то, что сегодня, в этот торжественный день, когда принято говорить только о добром, веселом и милом, я несколько изменю этой традиции, оставшейся нам от беззаботных мирных времен… За всю войну, — продолжал Бекетов, и его голос слегка дрогнул, — мне пришлось присутствовать на многих похоронах и ни разу — на свадьбе. Может быть, именно потому, дорогие жених и невеста, я так тронут вашей любовью, и мне бесконечно дорога ваша судьба — судьба людей, пожелавших соединить свои сердца в такое тревожное время…
Тревожный ветер военного океана 1944 года, казалось, дохнул в лицо каждому. И каждый ощутил его дыхание, в котором предугадывались далекие бури.
Все было очень торжественно; казалось, что после речи Бекетова не хватает какого-то одного простого слова, которое могло бы рассеять эту не совсем подходящую к такому моменту суровость.
И Прохор Николаевич первым чокнулся с Артемом:
— Смотри, — сказал, — не обижай ее!
Ирина Павловна протянула свою рюмку к Вареньке:
— За вашу любовь, девушка.
Всем стало вдруг легко и весело, как и должно быть на свадьбе. Раздались приветственные возгласы, прерываемые зычным голосом Вахтанга:
— В Грузию к нам… В Грузию после войны… Ждать буду, вах!
— Го-орь-ко-а! — поддержал своего командира Чугунов, сохраняя при этом на лице подобающее боцману достоинство.
Артем и Варенька повернулись лицом друг к другу.
— Ну? — спросила девушка, покраснев.
— Что «ну»? — отозвался Артем.
— Нас ждут.
«Порядка не знает, — думал Платов, — первый раз замуж выходит». И он крикнул:
— Целоваться надо, чего тянуть-то!
— Горько!.. Горько! — раздалось вокруг.
И скоро за тесным столом, когда все гости уже подружились между собой, голоса слились в один нестройный гул, в котором было нельзя разобрать, что говорит сосед, а Рябинин, к великому ужасу жены, уже стягивал с плеч свою куртку, кричал: