— А моя Анфиска-то не идет все! Как бы не случилось чего!
— Ну, да чего с ней может случиться? — ответил Сережка и заторопился уходить — пора на катер.
Есть неписаный морской закон: лучше вернуться с берега на час раньше, чем опоздать на полминуты. Впрочем, Сережка не собирался прийти на час раньше, — есть второй неписаный закон: плох тот моряк, который опаздывает, но посмеются в кубрике и над тем, который пришел до срока. Настоящий матрос до конца наслаждается твердым покоем родной земли, и в тот момент, когда стрелки часов угрожающе сдвигаются воедино, словно ножницы, срезая последнюю минуту моряцкого отдыха, дисциплинированный матрос уже докладывает офицеру: «Такой-то вернулся с берега…»
* * *
Но в этот день Сережке не пришлось вернуться на катер в срок…
Пробираясь по переулку, он увидел, что американец еще не ушел. Широко расставив руки, матрос не давал пройти девушке, которая отскакивала каждый раз, как американец пытался обнять ее. Девушка хотела проскочить мимо, но матрос с криком «гип, гип!» преграждал ей дорогу.
Сережка только знал о том, что у смотрителя есть внучка, но никогда не встречался с нею. Теперь же, быстро оглядев переулок, он сразу угадал в девушке с косынкой на голове Анфису — больше некому было идти в такое позднее время этой пустынной улицей, которая вела прямо к избушке Хлебосолова.
Холодея от внезапно нахлынувшего бешенства, он подошел сзади и негромко сказал:
— Пусти!
Но в этот же момент сильный удар вырвал у него из-под ног землю. Юноша вскочил и, натянув на лоб бескозырку, рванулся навстречу. Почти ружейным приемом «коротким-коли» он выбросил правую руку вперед и тут же увернулся от второго удара — кулак матроса почти не задел его. Американец, вложивший в удар всю свою силу, покачнулся вперед. Тогда, поймав его за руку, Сережка выгнул спину и забросил тело противника на себя. Потом короткий рывок, и американец, распластавшись лягушкой, отлетел к забору…
Сережка опомнился, когда вдали раздался свисток. По улице к месту происшествия бежал милиционер, а немного поодаль тяжело грохотали сапогами по мосткам матросы городского патруля.
— Ты что же это, кореш, дерешься? — сказал, подбегая, усатый мичман. — Смотри-ка, союзника изничтожил.
Девушка отряхивала с бушлата юнги грязь.
— Он сильно вас ударил?
— А вы экзамен в техникуме сдали? — сердито спросил Сережка, отдавая мичману документы.
— Да. Но я вас не знаю!
— А вы идите к дедушке, он вам скажет…
Всю ночь Сережка провалялся на жестких досках трехэтажных нар комендатуры, а утром явился на катер, доложил обо всем Никольскому. Лейтенант выслушал боцмана и, тщательно очинивая карандаш, сухо сказал:
— Занимайтесь своими обязанностями.
Сережка до обеда в угрюмом молчании разбирал на причале свой пулемет, чистил его, смазывал. В просвете между двумя островами, ограждавшими гавань, он видел, как в мареве ослепительного блеска полдневного солнца прошел на север крейсер Соединенных Штатов. Очевидно, перед выходом в открытый океан на нем объявили контрольную тревогу, и по всем его надстройкам, мостикам и башням быстро карабкались наверх черные фигурки матросов. «И этот там», — машинально подумал Сережка, ясно представляя себе, как вчерашний его противник влезает в орудийную башню и со стоном втискивает свое тело в кресло наводчика. А в башне стонут вентиляторы, смеется унтер-офицер в шелковой безрукавке, скрипят, поставленные на кожаную подушечку, лакированные «джимми» башенного лейтенанта, и крейсер, покачиваясь бортами, уходит в Полярный океан, чтобы уже больше никогда не возвращаться к этим неуютным скалистым берегам…
«Ладно, черт с ним», — решил Сережка и за обедом обо всем рассказал своим товарищам.
— Ну и влетит же тебе! — посочувствовал своему боцману Ромась Павленко.
— Десять суток гауптвахты — не меньше, — подтвердил второй торпедист катера Илья Фролов.
Братья-мотористы Крыловы заспорили. Гаврюша говорил:
— Ну, слушайте, если союзник, то его уж и тронуть, выходит, нельзя? Чепуха на машинном масле! Мы для них интерклуб устроили? Устроили. Вот и пусть там хоть на голове ходят. А наших девчат пусть не трогают.
Но его младший брат не соглашался:
— Все-таки, что ни говори, а они наши союзники. Ну, каково будет, если он вернется после войны домой. «А я в России был», — скажет. «Ну, как там?» — спросят его. Что он ответит? Нет, боцман, драться не надо было.
— А если он первый меня ударил, так что я? Терпеть должен? — обозлился Сережка, до сих пор молча делавший для себя выводы из этого спора.
— Ну… я не знаю, как там у тебя получилось, ты сам, боцман, такой, что всегда на рожон лезешь!
Сидевший в стороне радист Никита Рождественский тихо сказал:
— Боцман, пожалуй, прав. Но попадет ему точно…
Сразу же после обеда Сережку вызвал к себе Никольский. Лейтенант вынул из кармана носовой платок, угол которого посерел от пыли.
— Вот, — сказал он, — это я провел по крайнему бимсу в носовом отсеке. Что это, как ты думаешь?
— Пыль, товарищ лейтенант.
— Правильно, пыль. А откуда она взялась там?
— Не знаю, товарищ лейтенант.
— Ну, а кому же, как не тебе, боцману, знать?
Сережка, потупившись, молчал.
— Стыдно? — спросил Никольский.
— Стыдно.
— Стыдно чего?
— Да вот недосмотрел, пыли через вентилятор надуло, — ответил Сережка.
— А того, что подрался вчера, не стыдно?
— Нет, товарищ лейтенант.
Никольский исподлобья хмуро посмотрел на юношу и вдруг улыбнулся.
— А знаешь, Рябинин, — сказал он, — ведь, с одной стороны, ты поступил правильно. Но это еще не значит, что ты застрахован от наказания. Твое поведение объясняется еще и невыдержанностью, за которую ты можешь поплатиться гауптвахтой. Понял?
— Так точно!
— Ничего ты не понял, — неожиданно обозлился Никольский. — Теперь на всем дивизионе говорить будут, что боцман гвардейского «Палешанина» буянил на берегу. Чего доброго, еще и приплетут, что ты был пьян!..
— Товарищ лейтенант, но ведь вы только что сказали, что я поступил правильно. Мое наказание может обусловливаться уставом, а не самим стечением обстоятельств. Я так и понял…
— «Обусловливается», «стечением обстоятельств», — слегка улыбнулся Никольский. — Вот как ты говорить начинаешь!
И, потирая ладонями обветренные скулы, как-то очень грустно сказал:
— Учиться тебе надо, Рябинин, вот что!
— Учиться всем надо, — ответил осмелевший юноша.
— А мне вот, например, войну сначала закончить надо,