– Всю жизнь утруждая себя заботами, – говорил Ступин, – я вправе требовать от тебя чистого служения непорочным музам. Если не исправишься, то вот тебе Бог, а вот и порог.
– Учтите, папенька, если уйду, уже не вернусь.
– Моя школа в бездельниках не нуждается.
– Ах, даже так? – вспыхнул гневом Рафаил.
– Именно так, – жестко отрезал Ступин…
За сыном хлопнула дверь, и – навсегда! Екатерина Михайловна, как мать, не могла вынести ухода сына.
– Как ты мог? – рыдала она. – Чужих детей бережешь, а своего же родимого сыночка выгнал из дому!
– Не плачь, – отвечал ей Ступин. – Искусство или берет всего человека, или отшвыривает его прочь…
– Да ведь пропадает кровинушка наша!
– Пусть пропадает, – решил Ступин…
Рафаил Ступин, уйдя из дому, бродяжил по России, менял города и клиентов, делал миниатюры и писал акварельные портреты с дворян Поволжья, нахлебничал у купцов, гулял и пил, но все-таки пропал, оставив для наших музеев столь мало, что мне до сих пор жаль его погибшего таланта…
Был год 1834-й, когда, закончив Академию художеств, в Арзамас вернулся Николай Алексеев, ставший для Ступина не только хорошим зятем, но и верным помощником, заменив старику пропащего сына. Алексеев ревностно делил с тестем руководство школой, читал ученикам лекции, насыщая их теми знаниями, которые с мраморных берегов Невы вывез на травяные берега Теши, заселенные полчищами гусей. Он был талантлив, что и доказал своими работами. За картину-панораму “Академик А. В. Ступин с его учениками” торжественное собрание Академии художеств избрало Алексеева в академики! Его ранний автопортрет был настолько хорош, что долгие годы считался автопортретом Ореста Кипренского; позже Алексеев написал себя в романтическом духе пушкинского “Алеко”. В третьем томе “Трудов Всероссийского съезда художников” опубликована речь нижегородца А. А. Карелина от 2 января 1912 года, в которой приведен загадочный случай: в одну из веселых минут жизни Алексеев привез в Арзамас чересчур веселого Карла Брюллова, и великий маэстро кисти запечатлел приятеля на фоне города… Что это? Легенда? Неужели и прославленный Брюллов не миновал Арзамаса?
В январе 1838 года Ступин овдовел.
– Жизнь кончилась, и одна утеха в горечи – это музы. Никому зла не делал и не пойму, откуда недоброжелатели?..
Враги были. Осенью 1842 года ночью подпалили сарай, но пожар затушили. Потом поджигали школу, но ученики забили огонь. Наконец в ноябре 1842 года враги или завистники (кто их знает) своего добились: школа Ступина запылала. Из пламени спасали что могли, эстампы и книги, но музей сильно пострадал, множество картин было расхищено набежавшей толпой, часть скульптур в суматохе разбили. Спасибо друзьям из Петербурга: выхлопотали пять тысяч серебром на возрождение школы, и на эти деньги школа Ступина продолжила работу. Но возник перерыв в учении, который скверно подействовал на зятя.
– Александр Василич, – сказал Алексеев, – меня соблазняют работать в Петербурге над украшением Исаакиевского собора. Трудно отказываться от столь лестного предложения.
Он уехал в столицу, оставив школу и Клавочку на попечение старого тестя, и больше не вернулся. Не выдержав разлуки с любимым мужем, умерла и Клавдия Александровна. Ступин остался в одиночестве и вряд ли обрадовался, когда его наградили орденом Владимира “за распространение живописи в отечестве” (так было объявлено в императорском указе). Жестокая николаевская эпоха близилась к концу, но старик уже устал видеть страдания учеников своих.
– Я отворяю им врата в мир искусства, а баре затворяют их для моих детей, распахивая перед ними ворота зловонных конюшен. Доколе терпеть? Нет, – решил Александр Васильевич, – учить рабов, чтобы, познав свет, они снова пропадали во мраке невежества, я больше не стану… Прости меня, Боже!
С 1847 года Ступин не желал брать в обучение крепостных, отправив в Академию художеств письмо, почти гневное: не затем он творит художников, чтобы господа употребляли их таланты на кухнях, а чесать пятки господам способны и глупые бабы. Но однажды Ступина навестил барон Крюденер, живший в доме неподалеку от школы, и привел с собой мальчика:
– Василий Перов! Желал бы учиться у вас…
– Крепостных не беру, – сказал ему Ступин.
– Вася мой сын… побочный, – стыдливо пояснил Крюденер. – Мастерски владеет пером, отчего и прозван “Перовым”, но мечтает об искусстве высоком, дабы живописать красками…
Ступин смотрел на отрока, и, конечно, ему не дано было знать, что Перов проложит в русской живописи новые дороги, по которым другим ученикам Ступина уже не дано ездить. Ступин сам навещал семью Крюденера, говорил матери ученика:
– Ты, Акулина Ивановна, раньше времени за сына не пугайся. Уж я не одну собаку в своем деле съел и вижу, что Васенька не пропадет с талантом своим… сущую правду тебе глаголю!
Много знал Ступин, многое умел предвидеть, но в смятении чувств не понимал одного: откуда берутся недруги?
– Господи, да разве кого я обидел? Всю жизнь ради добра усердствовал, о зле не помышляя…
Удар последовал оттуда, откуда Ступин удара не ожидал.
Летом 1853 года город посетил преосвященный Иеремия, епископ Нижегородский и Арзамасский (он же и кавалер орденов разных). В честь прибытия владыки все трактиры украсились еловыми ветками. Но недреманным оком епископа было сразу “усмотрено”, что при Городском Соборе расположилась кукольная комедия, “не знающая ни времени, ни приличия, благонравием требуемого” (так писано в консистории). После закрытия кукольного театра, где пострадали только петрушки да матрешки, епископ направил священные стопы прямо в школу Ступина, благо она имела несчастие расположиться близ храма Пресвятыя Троицы.
Ступин с поклоном принял епископа, облобызав его длань. Церковный староста, он вел себя с подлинным благочинием.
– Ну, покажь! – сказал Иеремия. – По всей губернии слух идет, будто у тебя тут сокровища собраны…
В античной галерее епископ обомлел от изобилия гипсовых торсов, ляжек, грудей, ягодиц и мускулов, напряженных в усилии. Конец его посоха уперся в пупок атлета:
– Кто таков?
– Гладиатор.
– Ты бы хоть штаны на него надел, а то ведь сраму-то сколько… Тут девицы ходят, соблазны всякие видят. Мужчина без штанов – это уже не мужчина, а наважденье дьявольское…
Ученики Ступина, рисующие с антиков, притихли. Иеремия обозрел “гипсовый” класс училища, вывел сентенцию:
– Одни язычники, ко блуду преклонные…
Ступин возразил: здесь представлены герои мира античного, а облик пречистой Венеры восхищает все человечество.
– Вижу, каковы герои твои, – осатанел епископ. – У тебя мужики без штанов, а бабы без юбок… Грех! Хоть глаза завязывай. Нет стыдения христианского, одни соблазны…
Резолюция владыки гласила ясно и четко, что Ступина “уволить от звания церковного старосты того храма, против алтаря которого не устрашился он содержать бесстыдные, голые фигуры языческие… по сему предмету заготовить отношение к г. Начальнику Губернии о прекращении подаемого девицам явного соблазна, а копию предать в Арзамасское полицейское правление”.