Щербачев не покидал прогулочной палубы, наслаждаясь вечерней прохладой, когда к нему подсел полковник Корпуса путей сообщений (тогда, надо сказать, инженеры-путейцы имели воинские звания). Полковник в разговоре с Щербачевым назвался Богдановым, хотя эта фамилия мало что говорила Григорию Дмитриевичу.
– Вы, конечно, можете и не знать меня, ибо Богдановых на святой Руси – словно карасей в пруду, – сказал полковник. – Но мое имя более известно за границей, ибо я имел честь составить научную брошюру об ускоренном шлюзовании каналов…
Щербачев вежливо ответил, что ему приятно иметь такого попутчика, после чего Богданов повел себя несколько странно. Он извлек пассажирский билет до Питера и сказал:
– У вас, сударь, такой же в кармане мундира. Мой билет, как и ваш, обошелся мне в полтора рубля.
– Точно так, – согласился Щербачев. – Но я, господин полковник, все-таки не пойму, к чему вы это сказали?
Богданов поводил билетом перед носом Щербачева с таким видом, словно искушал его в чем-то грешном.
– Вы еще молоды, – значительно произнес он, – и многого не понимаете. Каково ваше состояние? Вряд ли вы богаты.
– Да, небогат.
– А хотите стать владельцем трех тысяч десятин земли?
Вопрос странный: 3000 десятин земли – это ведь очень обширное поместье, сразу делающее человека богатым.
– Так вот, – сказал Богданов, – оплатите мне путешествие, за пароход, и я обещаю, что именно за полтора рубля уступлю вам все свои земли, которыми обладаю как помещик…
Щербачев отодвинулся подалее от странного господина, который за цену билета готов отдать столь обширное поместье, и, прибыв в столицу, он рассказал об этом своему начальнику.
– Богданов? – переспросил Корф. – Так вы, милейший, уже не первый, кому он предлагает свои три тысячи десятин.
– Он что, разве сумасшедший?
– Да как сказать, – призадумался барон. – Точнее говоря, Богданова объявили сумасшедшим, хотя его помешательство было скорее протестом порядочного человека против той грязи и мрази, кои воцарили в управлении путей сообщения… Разве вы сами не знаете, каковы порядки в “богадельне” графа Клейнмихеля? Конечно, – рассуждал Корф, – сам Петр Андреевич взяток не берет… зачем? Зачем ему пачкать свой генеральский мундир, если у него, как у Антония, имеется своя Клеопатра, которая никогда не боится испачкать своих перчаток…
Сказав об этом, Корф вдруг начал хохотать.
– Что вас рассмешило? – удивился Щербачев.
– Вы бы знали, где расположены эти богдановские тысячи десятин – вы бы тоже хохотали до слез… с ума можно сойти!
Дело прошлое. Когда после Крымской кампании император Александр II выбросил Клейнмихеля в отставку, он сказал ему в утешение, что делает это “в угоду общественному мнению”, на что и получил ответ, достойный сохранения в анналах истории:
– Ваше величество, зачем вам иметь общественное мнение, ежели у вас имеется мнение собственное?..
Ей-ей, поверьте, мне совсем не хочется писать о графе Клейнмихеле, паче того, о нем написано очень много, а квинтэссенция всего написанного выражена историком Михаилом Семеским: “П. А. Клейнмихель – это Аракчеев в более позднем и несколько исправленном издании…” По той причине, что нашим школьникам и студентам о Петре Андреевиче умалчивают, я вынужден напомнить об этом человеке. Выходец из аракчеевской казармы, Клейнмихель был любимцем императора Николая I, который произвел невежду в генералы от инфантерии, в 1839 году дал ему титул графа (“его сиятельство”), а с 1842 года Петр Андреевич стал Главноуправляющим путей сообщения. Барон Н. И. Корф в разговоре с Щербачевым верно заметил, что сам Клейнмихель взяток не берет, они поступают в кубышку через его жену – Клеопатру Петровну, даму чрезвычайно строгую, о таких, как она, в русском народе принято говорить, что “эта баба за копейку удавится”.
Вот при таком начальнике путей сообщения и служил отечеству полковник Корпуса путей сообщения Богданов!
В ту пору Россия уже прокладывала рельсы, дабы связать столицы империи (старую и новую), но Богданов служил на каналах, которые всегда играли важную роль в жизни русского народа. Главное, в чем нуждалась тогда столица, это хлеб и дрова. Представьте крестьянина, который решил подзаработать. Загодя сколотил он баржу, нагрузил ее дровами и по весне поплыл по каналам Мариинской системы; там тебе все 33 удовольствия – и пороги, того и гляди, как бы на камни не напороться днищем, там и множество шлюзов, которых не миновать. Возле порогов дежурили местные лоцманы, а возле шлюзов взимали налог чиновники. Налог – это бы еще ничего, но, помимо законных податей, идущих в казну государства, и лоцман у порогов и чинодралы, отворяющие шлюзы, любили получать “на лапу”…
Графиня Клеопатра Клейнмихель не дремала!
Взяточничество на каналах было почти узаконено: лоцмана часть своих доходов уступали чиновникам, чиновники, в свою очередь, нарочно мурыжили плывущих с грузом возле шлюзов, не пропуская их баржи в столицу, пока не отваливали им взятку, и так по всей Мариинской системе набегала крупная сумма, которая – через доверенных графа – обогащала Клеопатру, которой, как вы догадываетесь, “всегда не хватало”…
Богданов служил начальником самой ответственной дистанции – от истоков Невы до Новой Ладоги, и тут хлопот полон рот, ибо движение по каналу, проложенному еще графом Минихом во времена Анны Иоанновны, было самое оживленное – особенно под осень, когда имперская столица поспешно заполняла свои хлебные амбары, а жители Петербурга запасались дровишками на зиму. Вступая в должность, Богданов, конечно, еще не думал, что именно с этой дистанции, самой ближайшей к столице, Клеопатра Петровна и получала самые большие поборы.
Полковник же Богданов был отчасти педант.
– Служить, господа, надобно честно! – сразу заявил он, беря в руки бразды правления, и вряд ли такое заявление пришлось по вкусу его канальным чиновникам…
После знакомства с новым начальником чиновники расходились из канцелярии, ведя безмятежные разговоры:
– Это мы и без него знаем, что служить надобно честно. Только сказал бы он об этом не нам, а самой Клеопатре…
– А что, господа? Неужто ему меньше всех надобно?
– Небось, семья-то у него имеется?
– Говорят, жена и три дочери.
– Так чего нам унывать? Пообживется на нашей дистанции и сам разумеет, какова цена честности возле шлюзов…
Но полковник Богданов произносил слова не для колебания воздуха – он так оказался крут, преследуя взяткобравцев, что они взвыли, ибо жить на одно лишь жалованье не привыкли. “Такая честность, – писал современник, – как несогласная с порядками, царившими в Министерстве Путей Сообщения, не могла, конечно, не возбудить к нему ненависти не только его подчиненных, но и лиц, окружавших графа Клейнмихеля. Начались жалобы, наговоры, доносы…”
– Служить, господа, надобно только честно, – упрямо твердил Богданов, – а нечестивцам лучше и не служить…