— Что делать? — растерялся барон.
Ватнин глазами показал на огонь, пылавший в камельке.
— Хорошо горит, — сказал Ватнин. — Будто в аду!
В руки попалась скромная папка с надписью: «Секретно».
— Постой, постой… Чей это может быть почерк?
— А что там? — спросил Ватнин равнодушно.
Клюгенау как-то сразу осунулся, и вдруг с его языка сорвалось такое ругательство, какое не услышишь и от пьяного казака:
— Это прапорщик Латышев… Жаль, что о покойниках не принято говорить дурно!
— Да что там? Растолкуй хоть…
Это было досье политической слежки за штабс-капитаном Некрасовым; в документах упоминался полковник Васильев-Бешенцев, начальник жандармского управления всего Кавказского округа.
Ватнин вспотел и даже испугался.
— Ты тише, тише, — сказал он. — Давай и это туды же, за полковником вслед… Дело-то тут, вишь ты, какое кляузное! А я ишо этого гаденыша припекал у себя, по головке гладил.
— Так нельзя, — ответил барон, закрывая папку. — Надо все это тишком передать Юрию Тимофеевичу, чтобы этот ВасильевБешенцев не явился в его жизни полной неожиданностью.
Когда стемнело, Ватнин навестил Некрасова.
— А я и не знал, — сказал сотник, — что о тебе начальство уже книги пишет… Эвон, почитай-кось!
Некрасов прочел несколько доносов, подшитых в досье, и особенно-то не огорчился.
— Свинство, конечно. Но я уже привык к тому, что в мой огород иногда заглядывают чужие рыла!
Ватнин от души посоветовал:
— Я, конечно, не знаю, как и что там у тебя. А только, Юрий Тимофеевич, брось ты все это… Власть, кака ни есть, она — власть, и перечить ей не моги: глотку перервут! Вот и с дочкой своей тоже я часто спорил…
Некрасов похлопал сотника по колену:
— Дорогой Назар Минаевич, спасибо. И за то, что выручили, и за… добрый совет от души. Но спорить со мной на эту тему не стоит.
Ватнин поразмыслил, чем он может помочь хорошему человеку.
Но вопрос был для него слишком сложен, и он решил, что тут не его ума дело.
— Ладно, Тимофеич, ты уж не серчай, что встреваю. Пойду-ка я лучше. Отдыхай с миром…
Он вышел во двор и круто повернул в сторону подземных галерей, привлеченный каким-то шумом. Егорыч, как выяснилось, ходил за водой, но воды не достал, а притащил в крепость пленного с кляпом во рту, одетого в турецкий мундир, с повязкой мусульманского полумесяца.
— Что за гусь? — подошел Ватнин.
— Да вот, — пояснил Егорыч, — духами пахнет, будто девка гулящая. А винишко-то во фляжке его — дурное, не приведи бог:
лошаку дай хлебнуть — так он самого губернатора залягает!
— Поставь его, — велел Ватнин и отвел руку назад.
Казак поставил пленного на ноги, и есаул, слабо разбираясь в символике крестов и полумесяцев, тут же треснул чужака по зубам.
Да так ловко получилось, что тот, залетев в угол, вдруг начал сладко зевать, словно вечер уже наступил, а постель давно разобрана.
— Ход ют здеся, — буркнул Ватнин, — всякие… Воздух портют!
Случайно подоспел Карабанов: посветил спичкой.
— Это красный крест турецкого султана. А сам он, скорее всего, просвещенный мореплаватель… Послушайте, сэр, — поручик растолкал пленного, — что привело вас сюда?
Представитель общества «Staffort-Hause» оглядел мрачные своды подземелья, по стенам которого бегали скользкие мокрицы, надолго остановился взглядом на лице Карабанова, худом и обросшем бородою.
— Вы ошиблись, — ответил он по-английски, — я всего лишь наблюдатель, присланный сюда одной из редакций лондонских газет… Помогите мне подняться!
Карабанов подал ему руку:
— Значит, вы англичанин?
— Нет, я француз.
Проверили по бумагам — житель Гамбурга.
— Ты не мути, — и Ватнин показал свой кулак.
Под этой угрозой пришлось раскаяться во лжи.
— Видите ли, я… испанец, — ответил вдруг немец по-русски, но с каким-то акцентом. — Родился в Кракове, долго жил в Выборге, после чего уехал воевать в Мексику.
— А это где? — спросил Ватнин, вытягивая револьвер наружу и внушительно щелкая курком.
Пленный упал на колени.
— Я сказал правду! — крикнул он Карабанову. — Сохраните мне жизнь, и я обещаю скинуть этот мундир. Я сегодня же уеду в Египет, где меня ждет невеста из богатой семьи алжирских евреев!
Карабанов придержал револьвер в руке есаула.
— Простите, — извинился он, — но я так и не понял, какой же национальности будут ваши дети?
— Очевидно, греческой, ибо моя сестра замужем за фанариотом и зовет меня после свадьбы жить в Афинах.
— А это где? — спросил Ватнин.
— Это уже в Греции, сотник, — пояснил Карабанов. — Он совсем, видать, запутался, этот малый. Черт с ним, нам из его продажной шкуры даже лаптей не сплести… Пускай ползет куда хочет. Я спать пойду…
Карабанов ушел, и человек Вселенной, над головой которого прошумело столько знамен, быстро юркнул в амбразуру, поспешно скрываясь в ночи. Егорыч, до этого времени молчавший, нащупал на мушку винтовки его согнутую от страха спину, и выстрел эхом заблуждал в подземелье.
— Даром я тащил его, што ли? — сказал казак, и Ватнин с ним согласился.
— Так-то, — сказал, — оно и вернее будет…
Прошел есаул в свою клетушку, затеплил фитиль.
Сапоги снимать не стал, подложил под ноги лошадиную попону; старенькая койка заскрипела под его грузным телом.
— Почитаем…
Хвать рукой — а книжицы-то и нету: видать, курят уже, стервецы. Ругаясь, Ватнин поднялся на фас. В слабо освещенном угловом каземате светился огонек чьей-то цигарки.
— Ты, Дениска? — спросил Ватнин.
— Я, сотник…
Ватнин выдернул из зубов казака цигарку. Высыпал табак, развернул обгоревшую бумажонку. Прочел: «…глазами гляди весело, отвечай бодро…» Перевернул бумажку с другой стороны:
«…ногу ставь плотно, каблука не жалея…»
Ватнин ткнул бумажкой в нос Дениске:
— Она?
— Мой грех, — сознался казак. — И табачку не стало во что завернуть. А корочку-то мы не скурили. Вот она, ваше благородие, зелененькая!
Ватнин треснул Дениску по башке переплетом:
— До чего же ты… беспокойный!
.. .Одиннадцатый день осады. За черным окном караван-сарая копошится вертеп, изъязвленный варварством и корыстью, населенный рабами и тиранами, собаками и нищими. Баязет раскинулся на перепутье пограничных транзитов России, Персии, Турции, и в эту клоаку, при каждом волнении, сливаются мерзкие накипи трех государств. Россия отряхнула здесь отребья банд Шамиля, злодейства Аббасов и Надиров выплеснули в лохань Араратской долины гнуснейший фанатизм сектантских раздоров. Как могильные черви, копошится вся эта сволочь на догнивающем трупе Блистательной Порты, и не спрашивайте больше, откуда берется чума. Вот из таких трущоб она и расползается с караванами, чтобы дальше развозиться по Европе на кораблях.