— Следите за флангами… Бунчук Кази-Магомы опять ползет в горы, я вижу его отсюда… На перевале, господа, пади захватить отроги. Иначе нам в Баязет не пройти… Берегите, господа, фланги! ..
Фланги… обязательно — фланги…
Он замолк, и Карабанов тревожно переглянулся с Ватниным; но, помедлив немного, Хвощинский снова стал подниматься на локте.
— Где Пацевич? .. Позовите полковника…
Адам Платонович, семеня рядом с носильщиками, поправил под Хвощинским скомканную, всю в крови и пыли, войлочную кошму.
— Да, я вас слушаю…
— Господин полковник, — распорядился Хвощинский, — правом власти, принятой мною от вас, приказываю… взять коноводов, собрать раненых и, сразу от перевала, пробиваться на Баязет. Я остаюсь с отрядом до конца… Передайте Штоквицу, чтобы срочно выслал подкрепление! .. Хорошо бы не милицию, а Крымский батальон…
Отряд уже поднимался в горы. Сражение, так трагически развернувшееся в долине, постепенно переходило на высоты. Жара стояла нестерпимая, и от каменных скал, раскаленных солнцем, несло удушливым зноем. У ставропольцев, бежавших под носилками с полковником, перехватывало дух в сухом горле, дыхание опаляло грудь, силы их таяли…
— Держи, братцы! — крикнул один из них, падая от усталости; кто-то подхватил носилки, но тут же был убит пулей; Хвощинского стали окружать солдаты, чтобы в любой момент подоспеть на помощь; всего было убито под ним двадцать два человека (это не выдумка автора, а точная цифра)…
Хвощинский, видя эти неизбежные жертвы ради него, сказал с носилок:
— Вам, ребята, спасибо. Как вы меня, старика, бережете, так и вас когда-нибудь беречь будут… А сейчас — выше! Выше поднимайте меня! — просил полковник. — Я должен все ви…
Не договорив, полковник рухнул на носилки. Вторая пуля попала опять в живот, и — как это ни странно! — попала прямо в первую рану; смерть наступила мгновенно…
Пацевич велел носильщикам бегом вырваться вперед и бежать к Баязету не останавливаясь. Коноводы, привязав к седлам раненых, погнали лошадей тоже вперед; пехота и казаки продолжали бой, но бунчук Кази-Магомы уже реял возле Зангезурских высот — турецкая конница отсекала пути отступления.
— Ну, поручик, пошли, — сказал Ватнин, перекрестившись, — опять лапшу рубить надо!
И сотни двинулись…
В неглубокой лощине, стиснутой рыжими осыпями песков и глины, Карабанов остановил своих казаков, крикнув Ватнину:
— Назар Минаевич, поезжай с богом, я догоню…
И здесь, под шелест высоких трав, под клекот орлов, висших над скалами, под храп лошадей и лязг стремян, Андрей сказал:
— Господа казаки! — Он так и сказал: — Господа казаки, товарищи мои… Виноват я был перед вами, а в чем виноват — то вы знаете сами. И прошу прощения у вас! ..
Потом подвел своего Лорда к конопатому Егорычу, обратился отдельно:
— А у тебя и просить не могу: боюсь — не остыл еще ты, не простишь…
Но казак перегнулся с седла, оспины на его лице даже сгладились в широкой улыбке:
— Дык, ваше добродие, чего не бывает. Кубыть, мне и надо так, гвозди-то прогулял я… Верно ведь! Да и любо под тобою-то султана бить: замах у тебя свойский, не как у Пацевича… И ты прости меня!
Карабанов обнял казака, они поцеловались при всех, и отлегло от сердца; засмеялись они оба — молодой и старый.
— Теперь — пошли… ры-ысью! Подстегни коней! ..
Первую сотню нагнали уже на подъеме. Выпархивая из-за камней, бунчук Кази-Магомы плясал еще где-то в отдалении, но разъезды башибузуков, пьяных от дешевой крови, уже взбирались в горы, тащили лощадей в поводу. На высоком плоскогорье, огражденном крутым обрывом, турки готовились встретить русских, чтобы ни одна колонна не прорвалась в Баязет, чтобы чапаул был богатым и верным.
— Назар Минаевич! — Карабанов надрал своему Лорду уши, чтобы жеребец стал злее перед атакой. — Ты меня опытнее. Говори, что делать… Буду слушать!
Ватнин ответил:
— Ежели бы после первой сшибки, пока рука зудит, да сразу бы и вторую, тогда ладно… А сейчас хреново, приустали казаки, да и кони уже не те — выдохлись. Одначе попробуем…
Сотник прикинул на глаз расстояние до бунчука, посмотрел направо, потом налево, назад оглянулся.
— Аи неумны мы с тобой, поручик, — засмеялся он вдруг, пригладив бороду. — На такой глупый шармиц мы туркам свою стратагему покажем… Давай свою сотню, вертай ее за те скалы, а я за бунчук забегу… Ударишь, Елисеич, как можно бойчее.
Ежели двинешь враз — хорошо будет: полетят турки с камней, как вода с клеенки… Понял сказ мой? ..
Разворачивая сотню перед атакой, Карабанов раскусил «стратагему» Ватнина; он велел вахмистру примотать эфес шашки ремнем к своему запястью и сказал казакам:
— Только разом, братцы! .. Знаю — устали. Знаю — трудно сейчас. Но
— разом только, братцы! А там и все: пехота проскочит за нами…
Описывать вторую атаку нет смысла. Кони на разбеге даже шли слабо, спотыкаясь от усталости. Казаки, пригнувшись к лукам седел, напряженно молчали. Пики у многих были уже обломаны, острия торчали свежей щепой.
Но постепенно всадники воодушевились, засвистели нагайки и шашки, и уже ничто не могло остановить эту вгикающую и орущую от злобы лавину.
— Ги, ги, ги! — кричали казаки. — Ги, ги…
Снова началась работа. Короткая, красная, звонкая. Трусам в ней — не место! Тут было уже не до пощады, и турки, дрогнув, попятились на край ущелья.
— Аль иман! Али! Мухаммед!
— Кидай! Режь их, станишные! ..
— У рус — не бей! У рус — живи хорошо! ..
Но вот последний из них был сброшен в крутизну. Тогда подошел Дениска на край обрыва, глянул в пропасть и улыбнулся.
— Чисто! — подмигнул он казакам, вытирая о чикчиры шашку. — С пехтуры, братцы, по ведру чихиря с каждого взвода берем.
Пущай ставят, коли мы для них такие добрые! ..
Итак, сотни ушли.
Пацевич хватается рукой за сердце, говорит, что одышка, ему не дойти. Хвощинский, — ему сложили на груди руки, и он плывет над головами осиротевших людей, как знамя. Барабанщики, чтобы воодушевить усталых людей, грохочут все время, веселая дробь их заглушает посвисты пуль и крики…
И остался один он, юнкер Алеша Евдокимов, желторотый птенец.
Не генерал и не полковник, даже не прапорщик, просто — юнкер.
Вывести людей, пробиться с ними через теснины во что бы то ни стало, и он принял на себя командование, а люди вдруг поверши?
в него.
— Вот так надо воевать, — сказал Потемкин, когда в расщелине показался Баязет.
8
Словно предчувствуя тяжесть событий, которые уже нависли над Баязегом, офицеры в этот день собрались обедать вместе — за столом капитана Штоквица. Все настолько были утомлены, что решили на этот раз не говорить о делах гарнизона и болтали о разных пустяках.