Вечером второго дня отец позвал меня к телевизору.
— Смотри, что показывают! Наши-то власти совершенно с ума сбрендили!
Я пришла и не поверила своим глазам.
Показывали городок аттракционов в парке Культуры и отдыха. Там бегал какой-то человек, стрелял, потом вдруг упал, да так и остался недвижим. Ведущая довольно сухо и лаконично сообщила, что неизвестный устроил на рассвете стрельбу в парке и даже пытался стрелять в сотрудников группы теленовостей, но никого не ранил, поскольку к тому времени пистолет был разряжен. После того как неизвестный понял, что обойма расстреляна, он упал и был отправлен в больницу с диагнозом — обширный инфаркт.
— Ничего непонятно, — я пожала плечами. — Кто такой этот псих? И как там оказалась ведущая теленовостей? Как она могла заранее знать, что он будет стрелять?
— Вроде бы она сказала, что их вызвали, — неуверенно заговорил отец.
Я похромала было к себе, но по дороге сняла трубку зазвонившего телефона.
— Ты смотрела новости?
От голоса Андрея я мгновенно приободрилась, и даже нога перестала болеть.
— Смотрела, но не поняла, какое это имеет ко мне отношение, — ответила я тоном, совершенно недопустимым для делового разговора. Мне хотелось ласково шептать в трубку его имя и называть дорогим и милым, а вместо этого нужно было обсуждать какие-то дурацкие новости. Но Андрей ничего не заметил, он просто кипел от возбуждения.
— К нашему расследованию это имеет самое прямое отношение! — крикнул он, и я порадовалась местоимению «нашему» — значит, у нас с Андреем уже есть что-то общее… — Ведь тот человек, который устроил стрельбу в городке аттракционов, — это Вахромеев!
— Вахромеев, начальник Строительного управления? — ахнула я. — Да зачем ему это было нужно? Он что, совсем сбрендил?
— Похоже на то…
— А как ты узнал, что это он? — спохватилась я. — Ведь в новостях сказали — неизвестный…
— Ребята знакомые с телевидения сказали. Им накануне звонок был именно про Вахромеева. Стали бы они группу просто так гонять, если бы какой-то неизвестный придурок позвонил!
— Что же это? — недоумевала я.
— Самая натуральная подстава! Интрига!
А вообще-то по телефону лучше про такое не говорить. Ты как, завтра можем встретиться?
Нога получше?
Он еще спрашивает! Да к нему я прибежала бы на костылях!
Мы условились встретиться завтра в час дня, и опять я совершенно забыла, что телефон мой прослушивается.
Около подъезда, где жил Валерий, специализирующийся на подготовке Вовы и ему подобных к деловым операциям, стояли два автобуса — один маленький, похоронный, с траурной полосой на боку, и второй побольше — голубой «лиазовский» «пенсионер». Возле автобусов толпились люди в том особенном двусмысленном возбуждении, какое бывает на похоронах и поминках, — с одной стороны, только что простились с человеком и положено хранить на лице постное выражение дежурной скорби, с другой — прошлись по свежему воздуху, нагуляли аппетит, а наверху уже накрыт стол, и запотевшие бутылки вынуты из холодильника, и селедочка изнывает в маслице среди колечек ядреного лука, и салат оливье пока девственно сияет майонезными склонами, и кто-нибудь уже готов прочувствованно сказать, высоко подняв налитую выше краев рюмку, что покойник очень любил жизнь, а еще кто-то шепотом рассказывает соседке анекдот, и она тихонько смеется, но потом вспоминает, что похороны, и стирает с лица улыбку, возвращая на него постное выражение.
— Вот всегда так, — раздался над самым моим ухом негромкий голос.
Я обернулась. Рядом стояла высокая сухопарая тетка в лиловом мохеровом берете, с любопытным фокстерьером на поводке.
— Что — «всегда»? — спросила я тетку с интересом.
— Да вот, живет человек один, никому не нужен, никому не интересен, вроде и родственников нет, а как хоронить — слетятся… Вон их сколько! Ники, прекрати! — Она дернула за поводок фокстерьера, который, заглядывая в глаза Андрею выразительным взором обаятельного хулигана, под шумок попытался поднять лапу на его штанину.
Андрей нервно отшатнулся.
— Вы не бойтесь, я за ним слежу, он такой хулиган — глаз да глаз! — В голосе тетки звучала материнская теплота. — Вот ведь, — продолжила она, — вроде у Виктора Павловича и не было родни, а тут понаехали. Ну как же, квартира-то хорошая, отремонтированная. Я-то, конечно, не была, — поторопилась она предупредить возможные подозрения, — а Володька из двадцать седьмого номера заходил один раз за дрелью, так говорил — прямо евроремонт! — Последнее слово тетка произнесла со сложной смесью осуждения и восхищения. — Теперь будут разбираться, кому квартира достанется, — продолжила она монолог, одновременно посматривая, не хулиганит ли Ники. — Хотя, может, это и с работы его…
Вы-то не с работы? — осведомилась тетка с проснувшимся здоровым любопытством.
Люди у подъезда дождались наконец какого-то распоряжения и начали потихоньку втягиваться в дверь. Курильщики поспешно затаптывали окурки, с внезапно проснувшейся преувеличенной галантностью пропуская женщин.
— Нет, мы не… — начала было я, но Андрей опередил меня:
— Это какой Виктор Павлович? Который в ГАИ работал, майор?
— Да нет, — тетка посмотрела на него с недоумением, — штатский он, Виктор Павлович Копылов. Совсем еще нестарый был мужчина…
Я просто физически почувствовала, как напрягся Андрей.
— Да, болезнь не выбирает, — с полагающимся печальным вздохом проговорил он, — сердце, что ли? Или печень?
— Да какая печень! — Тетка слегка обиделась. — У него же машина была!
Я хотела было спросить, какая связь между машиной и печенью, но тетка сама раскрыла мне глаза:
— В жизни я его выпившим не видела!
Какая уж тут печень! Очень был аккуратный мужчина… На машине-то и разбился… Так вы не с работы, значит? — В глазах у нее сверкнуло было законное любопытство, но она увидела, что Ники пытается сожрать какую-то дрянь, забыла про нас и потащила упирающегося фокстерьера в подъезд.
Я обернулась к Андрею. У него на лице было хорошо знакомое мне выражение взявшей след ищейки.
— Копылов! — произнес он с живейшим интересом. — Виктор Павлович…
— А в чем дело? Кто такой этот Копылов?
— Сейчас, — отмахнулся он, притушив охотничий огонек в глазах, — сейчас, только одну вещь проверим.
Он вошел в подъезд вслед за «родными и близкими покойного». Я, как верная собачонка, тащилась следом, стараясь скрыть хромоту.
Редеющий поток скорбящих взбирался на пятый этаж и сворачивал в квартиру номер двадцать девять. Лысый бодрячок, докуривающий возле открытых настежь дверей, сбросив пепел в бумажный кулек, жизнерадостно махнул нам рукой: