…День четвертый – день реквиема Церелю!
* * *
Артеньев отодвинулся от прицелов:
– Комиссар, хочешь, посмотри и ты на немцев.
– Чего уж там любоваться! Давайте сигнал к бою…
Церель открыл огонь, после чего германские дредноуты начали перемешивать его с землей. Высоко взлетели разбитые рельсы. Дым вздымался на чудовищную высоту. Осколки жестоко изрезывали бетон укрытий. Из каркасов брустверов уродливо выпучивало основу досок и бревен… Церель сражался.
Но тут побежала в лес прислуга второй башни. Артеньев видел, как впереди солдат прытко наяривает до кустиков сам командир – прапорщик Родионов.
– Минус одно, остается три, – сказал Артеньев.
Близкий разрыв засыпал его мерзлой землей, сверху упала мертвая чайка. Шатаясь, он снова приник к прицелам, и перед старшим лейтенантом – какой уже год! – все так же волновалась серая простыня Ирбен, на которой ползали, будто вши, отвратительные живчики вражеских кораблей. Время от времени оттуда вспыхивали огоньки, почти мирные, похожие на булавочные головки, – это были выстрелы дредноутов, которые отзывались на Цереле страданием…
Ему позвонили с первого орудия:
– Это я… мичман Поликарпов. Даю последний выстрел.
– Почему последний, черт побери?
– Прислугу отпустил в лес. Не отпусти – сами бы убежали…
Остались две башни, и эта арифметика была постыдной.
Прислуга третьего орудия то убегала, то возвращалась. Ей было страшно – и она бежала. Потом делалось стыдно – и она возвращалась. Вражеские снаряды ложились возле погребов, упрятанных под массивом бетона, а потом перескочили ближе к батарее. С четвертого орудия мичмана де Лароша стреляли по дезертирующим, и они падали под пулями, не успев укрыться в лесочке. Артеньев видел все это и соединил себя с четвертым.
– У аппарата хозяин подачи – Орехов.
– Молодцы, четвертая! Как у вас дела?
– Как сажа бела. Но за нас будьте уверены…
Сергей Николаевич потом спросил Скалкина:
– Этот хозяин подачи Орехов тоже большевик?
– Нет. Сочувствующий нам.
Артеньев отработал данные К новому залпу и сказал:
– Сейчас я тоже сочувствующий. Всем, кто борется. Мне надоели эти визги и писки. Я уважаю вот таких, как этот Орехов…
От третьего орудия убегал в лес его командир, мичман Гончаревский, и кричал в сторону четвертого орудия.
– Не бей меня… не бей! Я не убегаю – я только догоню своих, чтобы устыдить их… я вернусь еще… не стреляй!
Прислуга третьего орудия вернулась, дала по врагу еще четыре залпа, после чего снова разбежалась. Артеньев снял шинель, долго вытрясал из нее землю. Его настиг, как удар ножом в спину, звонок из деревни Менто – от каперанга.
– Вы эту канитель там кончайте, – сказал фон Кнюпфер озабоченно. – А то немцы могут и в самом деле – на вас рассердиться. Дредноуты до сих пор только постреливали, а теперь станут стрелять. У них техника, сами знаете, не чета нашей…
Раздался грохот, и батарейный паровоз кверху колесами покатился под насыпь. Прерывая стукотню дизелей, еще работавших в подземельях Цереля, завывали конвейеры подачи снарядов, ревуны звали прислугу батарей к залпу… Фон Кнюпфер намекнул:
– У меня над Менто белый флаг, и нас немцы не трогают.
– Это – что? Добрый совет?
– Тема для размышлений, – ответил Кнюпфер.
– Благодарю. Но Церель уже имеет свою тему…
Артеньев разбил трубку телефона, будто она виновата .в измене начальства. Полтора часа зверского напряжения кончились. Германские корабли выходили из зоны огня батарей. Артеньев огляделся во внезапной тишине и увидел, что на Цереле остались лишь офицеры, верные долгу, и матросы-большевики… Сколько он ругал этих большевиков, порою даже остро ненавидел, но сейчас, когда пришло время умирать, они остались на постах, они открыто принимали вызов неприятеля и от смерти не прятались…
– Да! – сказал он комиссару. – Пусть так и будет. Это не сгоряча. Это от души… Ты этого офицерам не болтай! Пусть между нами. Считай меня, как и Орехова, тоже сочувствующим…
Высокой свечкой сгорал над морем древний маяк Цереля.
* * *
В этот день мичман Сафонов сбил четвертый самолет противника. Каждый день он сбивал по одному «фоккеру», и ему везло. А сейчас, когда он возвращался с разведки, его гидроплан немцы расстреляли над морем. Хорошо, что неподалеку крутился «Разящий», летчика подобрали, и стремительный миноносец доставил его в Куйваст…
– Пусть он войдет, – сказал Бахирев.
Мичман Сафонов (весь мокрый, челка свисала из-под шлема на разбитый лоб) предстал перед адмиралом в салоне «Либавы».
– Ну? – спросил Бахирев и тут же кликнул вестовых, чтобы приготовили для пилота горячую ванну с дозой одеколона.
– Значит, так… – начал рассказ Сафонов. – По всей дороге от Цереля до Менто тянутся люди с сундуками и котомками. Могу поклясться, что даже с неба видно – многие из них пьяные.
– Откуда спирт? – хмыкнул Бахирев.
– Свинья грязи всегда найдет… Разрешите продолжать?
– Прошу.
– Я пролетел и над перешейком Сворбе, где еще вчера держались каргопольцы, не пускавшие немца к Церелю… Сегодня из окопов уже торчат шишаки германских касок, а каргопольцы погибли. Страшно горит над Церелем маяк! Когда я снизился над ним, меня чуть не сбило. Очевидно, на маяке был потайной склад, боеприпасов, и сейчас они рвутся.
– А что на батареях Цереля? – спросил Бахирев.
– Батареи молчат. Людей сверху не видно.
– Благодарю. Вас ждет ванна…
В подкрепление доклада пилота, с дивизиона сторожевиков прибыл рапорт такого содержания: гарнизон Цереля бежал в Менто, где потребовал срочно сдать немцам полуостров, настаивая на этом, чтобы начальство не вздумало что-либо уничтожать на батареях, дабы не вызвать ответной мести противника…
Бахирев сказал Старку:
– Вопрос нескольких часов, и пролив Ирбены как позиция для России перестанет существовать. С падением Цереля мы имеем лишь Моонзунд… Дайте запросное радио на «Украину»!
«Украина» из бухты Менто отвечала конкретно: «Церель сдался, иду на Куйваст». Эсминец прибыл на рейд Куйваста, – имея на борту питерских рабочих, снятых с землечерпалок, и последних инженеров, которые застряли на Сворбе. Командир «Украины» от хронического недосыпания шатался.
– Ваши впечатления? – отрывисто спросил его Бахирев.
«Миноносник» с трудом разомкнул красные веки.
– Там… каша, – сказал он, махнув рукою.
– Церель, значит, уже сдан?
– Вроде бы.