— Если бы ваши снаряды обладали такой же взрывной мощью, как наши, — говорили японцы, — результат сражения мог бы закончиться для нас плачевно. Мы все удивлены стойкостью ваших кораблей, которые были способны продолжать бой, имея страшные разрушения корпусов и пожары в надстройках, когда броненосцы напоминали огромные костры.
— Нам, — отвечали японцам русские офицеры, — лестно это слышать, но… После драки кулаками не машут!
27 июня начались мирные переговоры в Портсмуте. Японцы, предчувствуя конец войны, несколько ослабили режим пленных, офицерам разрешили свободное перемещение по стране. Единственное, что они требовали от пленных, это не сидеть в ресторанах долее трех часов, на одежде носить особую бирку. Пользуясь этим, Панафидин объехал множество городов, спрашивая о знакомых и близких — кто уцелел, а кто нет? Он вспомнил, что Игорь Житецкий тоже стремился попасть на эскадру Рожественского… «Что с ним? Неужели тоже погиб?» Узнавал:
— Никто из вас не встречал ли мичмана Житецкого?
— А кто он такой?
— Мичман. Состоял при кавторанге Кладо…
— Что‑то мы таких не помним, — отвечали Панафидину в госпитале Майдзуру. — Кладо, правда, был на эскадре, но потом у берегов Англии куда‑то исчез. А вашего мичмана Житецкого мы даже не знаем. Впервые о таком слышим…
Наконец Панафидин решился спросить о судьбе эсминца «Громкий», которым командовал его сородич Керн — «дядя Жорж», веселый и бравый капитан 2‑го ранга. Ему отвечали:
— Судьба «Громкого» загадочна для всех нас. Об этом эсминце ходят легенды, будто он свершил подвиг, приравненный к подвигу «Стерегущего»… Вы уже были в Киото?
— Нет. Собирался, — сказал Панафидин.
— Так побывайте. Говорят, в Киото есть один уцелевший с «Громкого». Его фамилию легко запомнить — Потемкин…
В древнем Киото, бывшей столице Японии, переживали тяготы плена два адмирала, Рожественский и Небогатов, окруженные своими штабами и флаг‑офицерами. Мичман Владимир Потемкин еще не оправился от потрясения, рассказ его напоминал телеграфную ленту, выстреливающую краткие фразы:
— Мы рвались во Владивосток. Нас преследовали. Сразу четыре миноносца. Сначала давали двадцать пять. Попадание в котел. Потянули на семнадцати. Снарядов не стало. Флаг сбило. Керн послал матроса на мачту. С гвоздями и молотком. Флаг прибили к мачте. Намертво… После этого я ничего не помню. Утонул Керн или убило его — не знаю.
Конечно, «дядя Жорж» не уцелел, и стало горько, что он уже никогда не увидит в печати «Панафидинский летописец». Здесь же, в Киото, мичман встретил и Сашу Трусова.
— Прошу! — сказал Трусов, открывая тяжкие двери старинного японского храма. — Будете нашим гостем. Кстати, вы не слышали, что творится в Портсмуте? Японцы на улицах болтают, будто мир уже подписан… Проходите. Вот сюда. Смелее.
Внутри храма Хонго‑Куди японцы раздвинули по углам своих позолоченных богов, а середину здания отвели для размещения пленных офицеров русского флота. Саша Трусов провел гостя в отдельный закуток, извинился за беспорядок в своей «каюте».
— Садитесь, — сказал он, показывая на раскрытый чемодан. — Решил разобрать свое барахло… Видите? Наследство былого времени, когда я фасонил на берегу. Отличный костюм из Гонконга, галстук и манишка с идеальным пластроном, все как надо… Мама очень любила видеть меня нарядным.
— Мама? — переспросил Панафидин. — Я был знаком с вашей матушкой и с вашей сестрой. Мы виделись на вечерах в доме врача Парчевского на Алеутской, где я играл на виолончели. Помню, ваша матушка как‑то сказала, что я очень напоминаю ей сына… то есть вас, Александр Евгеньевич.
— Возможно, — согласился Трусов‑младший, оглядев Панафидина. — У нас комплекция одинакова… Что вы так смотрите?
— Я смотрю… — сказал Панафидин, перебирая вещи в чемодане. — Я смотрю и думаю. А если я все это заберу у вас?
— Зачем? — удивился Трусов.
— Чтобы передать вашей матушке.
— Каким образом?
— Самым обычным.
— Что вы задумали?
Панафидин примерил чужой воротничок к своей шее:
— Как раз впору! Однажды я бежал из плена… во время войны. Что, если я попробую бежать снова… в дни мира?
Возникла долгая пауза. Потом мичман Трусов быстро покидал в чемодан все вещи своего туалета и захлопнул его.
— Мне тоже приходила в голову такая безумная мысль. Но не хватало решимости… Забирайте все вместе с чемоданом. И вот вам мои деньги. Наверное, пригодятся.
Панафидин спросил как о чем‑то обыкновенном:
— Что сказать вашей матушке?
— Пусть ждет. Я скоро вернусь.
— Но я вернусь раньше вас… если мне повезет!
* * *
Это был день 23 августа — день подписания Портсмутского мира. Япония переживала такие суматошные дни, столько было драк на улицах, столько демонстраций, митингов и пожаров, что полиции было не до какого‑то «акачихе», который вечером погонял дженерикшу в сторону порта Осака…
В порту стояло несколько кораблей, ярко освещенных электричеством, но Панафидину предстояло определить, какой из них готов отдавать швартовы раньше других. Сейчас у мичмана был только один документ личности — это личная дерзость, которая иногда дороже любого пассажирского билета класса «люкс» (с ванною и двуспальной кроватью). Надо было не суетиться, дабы не привлечь внимания портовых охранников.
— Чем черт не шутит, — сказал себе мичман…
Уверенным шагом человека, знающего себе цену, Сергей Николаевич взошел по сходне французского парохода «Прованс», используя удобный момент, когда провожающие спускались на берег, а пассажиры с берега поднимались на палубу. При этом третий (или четвертый) помощник капитана, еще молодой парень, зазевался на женщин, и Панафидин, минуя его, слегка приподнял над головой котелок. После этого взбежал на променаддек, где фланировали некие господа с развязными дамами, важно передвигался китайский компрадор, гуляли две говорливые японки. Сейчас мичман благодарил свою мать, обучившую его французскому, и Морской корпус, который безжалостно втемяшил в него прочное знание английского. Поглядывая на мостик, Панафидин заметил, что крышка путевого компаса еще не была откинута, а капитан не спешил опробовать работу машинного телеграфа. Швартовы толщиною в руку человека, свернутые в «восьмерки», по‑прежнему оставались завернуты на причальные кнехты. Как можно равнодушнее он обратился к китайскому купцу:
— Кажется, наше отплытие задерживается?
Компрадор прекрасно владел английским:
— Да, полиция Осаки сбилась с ног, разыскивая этих глупых американцев, которые на днях ограбили банк, убив кассира. А куда бежать с деньгами? Только в Шанхай… Потому‑то все корабли, идущие в Шанхай, полиция подвергает осмотру.