— И пятнадцатый — часовой на крыльце… Так вот, — сделал вывод траппер, — лейтенант Ямагато очухается еще не скоро, а со всеми вами я сейчас быстро разделаюсь.
Губницкий брякнулся перед ним на колени:
— Что угодно… ничего не пожалею… все отдам!
— Дурак ты, — тихо сказал Исполатов.
— Только не убивайте… умоляю…
Дулом карабина траппер показал на самурая:
— Этого скомороха я сам и взял в плен, убить его — нарушить кодекс военной чести. А что касается твоей персоны, то я… Чего ты вдруг стал дышать, будто гармошка не в порядке?
— Астма.
— Это хорошая болезнь. От нее и сдохнешь. Гуд бай!
Он шагнул в полутьму сеней, без промедления сразил выстрелом часового, силуэт которого четко вырисовывался на светлом фоне дверей. Убитый солдат еще падал, а его оружие уже перешло в руки Исполатова.
Из двух карабинов он уложил двух солдат. Прыжок с крыльца, и траппер скрылся за домом, где быстро перезарядил оружие. Когда из-за угла правления выскочили японцы, двоих сразу не стало — шлеп первый, шлеп второй!
— С кем связались… мозгляки, — сказал траппер.
С разбегу перемахнув через изгородь, он вжался между картофельными грядками. Два точных движения — и он дослал в стволы свежие патроны.
— Вы запомните, как умеют стрелять господа офицеры русской стрелковой гвардии! — в бешенстве произнес Исполатов.
Еще два выстрела — еще два поражения.
Попадания были снайперские — наповал!
Кто угодил под пулю — не жилец на белом свете.
А траппер ведь даже и не прицеливался.
Он бил из карабинов, как из пистолетов.
Вражеских солдат поубавилось. Укрывшись за изгородью, они ждали, когда он появится из густой картофельной ботвы.
«А встать надо…» Траппер поднялся в могучем прыжке, словно мотнулась хищная кошка, японцы дали по нему «пачкой», и что-то с хрустом рвануло в плече. Исполатов на ходу выпалил из карабинов, отбежал за плетень и, присев на корточки, еще раз продернул затворы. Тронув себя за плечо, он поднял к лицу ладонь — кровь, кровушка, кровища…
Залп! Не стало еще двух самураев.
— Жаль, — сказал он, измазавшись в крови. — Жаль, что задело. Теперь надо уходить, пока ноги целы…
Исполатов перепрыгнул через плетень и сразу оказался на тропе, которая огибала крутой обрыв в гаванскую низину. Раскинув руки, держащие два карабина, траппер бросился вниз, увлекая в своем падении вороха листьев и ломая под собой трескучие стебли боярышника… Он был спасен!
В вечерней полутьме, застилавшей сопки, Исполатов снова появился в Раковой бухте, где его заждалась Наталья. Он швырнул ей под ноги трофейные карабины, опустился на траву:
Вот этого я и хотел… посидеть у твоих ног. Ты со мною никогда и ничего не бойся. Мы проживем очень долго. И, пожалуйста, не пугайся — я ранен. Не всегда же везет даже таким, — как я…
На лбу Ямагато еще долго после войны будет красоваться зеленовато-синий след «штемпеля», запечатленного ударом приклада… Когда лейтенант пришел в чувство, стрельба на окраине Петропавловска уже затихла.
Возле окон канцелярии рядком укладывали убитых.
— Сколько их там? — спросил Ямагато.
Губницкий произвел несложный подсчет:
— Восемь, включая и часового у крыльца.
Ямагато погладил себя по обритой голове.
— Моя месть будет ужасна, — пообещал он.
— Да где вы теперь его поймаете? — ответил Губницкий. — Камчатка велика, а он, словно зверь, знает каждую нору…
Но тут заявился Неякин и сказал, что Исполатова следует искать в бухте Раковой, среди прокаженных.
— Я-то уж знаю! Он там у одной камчадалки пригрелся, у Наташки Ижевой… Девка косая, но сама будто ее из масла с медом в шарик скатали. В городе народ говорил, что доктор Трушин и засадил ее в лепрозорий, потому как она в полюбовницы к нему идти не пожелала… С чего бы такая гордость?
— О чем рассказывает Неякин-сан? — спросил Ямагато.
Губницкий растолковал, что речь идет о лепрозории.
— Туда нам лучше не соваться. Проказа болезнь неизлечимая и страшная. К лепрозорию даже близко нельзя подходить…
На лоб Ямагато было возложено мокрое полотенце.
— Воинов божественного микадо, — декларировал он, — не устрашит никакая проказа. Я пошлю в Раковую отряд, и мои солдаты перебьют там всех…
Скоро с острова Шумшу прибыло подкрепление.
Над обширными раздольями ягодников (которые камчадалы привыкли называть «шикшей») уже откармливались бесчисленные стада диких гусей и лебедей, косяками отлетавших в дальние благословенные края… Надвигалась осень.
Матвей до осени лечил Исполатова травами, и рана в плече зажила удивительно быстро. Огородник утешал траппера:
— Жить на Камчатке да под пулю ни разу не угодить — это, брат, ты многого, захотел… Полежи, не рыпайся. Место здесь тихое, никто к нам не сунется, живем как у Христа за пазухой.
Камчатку рано засыпало снегом. Исполатов посадил упряжку на привязь возле общежития лепрозория. Кормить собак помогала ему Наталья, и псы, почуяв в ней будущую хозяйку, вскоре брали юколу из женских рук. Потом Исполатов совершил пробные выезды вдоль берегов океана, чтобы собаки по первопутку вспомнили свои обязанности, чтобы Патлак восстановил над ними диктаторские права. Жизнь была хороша, и ничто не предвещало беды. Но однажды утром его разбудил Матвей:
— Вставай! Кажись, пришел наш остатний часочек.
— Что случилось?
— Глянь в окно — банзайщики понаехали…
Японские солдаты стояли у въезда в лепрозорий и, кажется, не решались подходить к прокаженным. Исполатов пролез головою в кухлянку, мгновенно зарядил картечью «бюксфлинт» и пулями два карабина.
— Матвей, быстро запряги собак.
— Да не дадутся мне — покусают.
— Тресни остолом — не тронут. Быстро!
Матвей убежал. Исполатов торопил Наталью:
— Одевайся теплее.
— Куда мы?
— Не спрашивай. Главное — вырваться…
Он заметил, что большая часть японцев вошла во двор, другие, утаптывая глубокий снег, обходили лепрозорий с его задворок, где в хлеву мычали сонные коровы.
— Чего копаешься?
— Да гребень не найду… расчесаться.
— Нашла время! — Он вручил Наталье оружие. — Ступай через двор как можно спокойнее, ружье и карабины сложи в нарты, но не вздумай их привязывать.
— Ладно, — и женщина ушла…
Матвей, вернувшись, сказал:
— Уж как запряг — не спрашивай, Сашка.