– Вам надо есть острый сыр из овечьего молока.
– Но я сижу на диете. Какой там сыр?
– Да, вам не повезло…
* * *
От невыносимой тоски Бисмарк бежал из Парижа и стал бесцельно колесить по стране. Тулуза, Монпелье, Лион… 18 сентября он получил шифрованную телеграмму от Роона, которая перевернула не только его жизнь, но и решила судьбу Германии; в телеграмме условным языком было сказано: «Промедление опасно. Спешите. Дядя Морица Геннинга».
Он еще не знал подробностей…
– Призовите Бисмарка! – велел Роону король и тут же махнул рукой. – Теперь, – сказал, – когда все яйца разбиты всмятку, Бисмарк и сам не захочет жарить для нас яичницу… Да его сейчас и нет в Берлине!
– Он уже здесь, – ответил Роон.
Бисмарк вошел в кабинет, и король снова испытал к этому лысому детине предельное отвращение. Он вздохнул безо всякой надежды и, внутренне благословясь, начал заупокойно:
– Я повис в воздухе, паря над крышами Берлина, и теперь не знаю, где рухну… Если я не могу управлять страной, давая ответ перед богом, то я должен отойти в сторону. Я не желаю царствовать, исполняя лишь волю большинства ландтага. Вокруг меня – пусто, и никто не способен возглавить правительство, чтобы противостоять этому большинству. Вот мое отречение от престола предков. Можете ознакомиться.
«Нам не остается никакого иного выхода, кроме как отречься от наших королевских прав…» – Бисмарк не стал читать далее. Он почтительно выжидал. Календарь в кабинете отрекающегося короля показывал 22 сентября 1862 года – за окнами Бабельсберга, в смутном шорохе опадающих листьев, в шуме тоскливого дождя чуялось дыхание германской истории.
– Я давно готов. Оставьте при мне только генерала Роона, всех остальных министров я разгоню ко всем чертям…
Поразмыслив, Вильгельм I построил первый вопрос:
– Согласны ли вы управлять страной вопреки воле ландтага и в одиночку сражаться против депутатского большинства?
Бисмарк отвечал без промедления:
– Да.
– Согласны ли продолжить реорганизацию армии Пруссии без одобрения военного бюджета большинством парламента?
– Да…
– В таком случае, – сказал король, бросая свое отречение в ящик стола, – я еще попробую постоять за честь своего имени.
Он предложил Бисмарку спуститься в парк, где показал ему программу своей политики, изложенную бисерным почерком на восьми страницах. Будучи очень высокого мнения о дарованиях своей жены, король учитывал и все фру-фру ее «кринолинов» в будущей политике государства. Бисмарк тут же вдребезги разнес эти планы, не щадя старческого самолюбия короля. Он жестоко высмеял желание Вильгельма I поместиться где-то в центре между либералами и консерваторами:
– Перед лицом национальных задач, которые должна решать наша Пруссия, – сказал он, – любая оппозиционная фраза, как справа, так и слева, будет одинаково пагубна …
Король порвал программу, а клочья пустил по ветру. Бисмарк строго указал старику, что такими вещами не кидаются. Всегда найдется мерзавец, который клочки подберет, аккуратно их склеит и прочитает, а потом даст почитать другим негодяям. Король (65 лет) и Бисмарк (47 лет) долго ползали по мокрой траве, собирая клочки «кринолинной» программы…
* * *
На следующий день последовало решение ландтага – вообще вычеркнуть из бюджета страны военные расходы. В ответ на это Вильгельм I огласил указ о назначении Бисмарка министром иностранных дел и временным президентом страны.
По крышам Берлина барабанил частый дождь.
– Ну, Бисмарк, – сказал король, нацепляя галоши, – тридцатого сентября день рождения моей дражайшей супруги, а она в Баден-Бадене… съезжу-ка я в Баден, чтобы ее порадовать, а вы тут сражайтесь за честь моего королевского стяга.
Бисмарк был подготовлен к борьбе не только внутри своего государства, но и вовне Пруссии. За время пребывания в «лисятнике» Франкфурта он изучил австрийские козни, в Петербурге получил прекрасную выучку в канцелярии князя Горчакова; наконец, в Париже он завершил анализ губительной для Франции политики Наполеона III. К власти над страной пришел сильный и волевой человек, который всегда знает, чего он хочет… С этого момента начиналась новая глава в истории древней Пруссии.
– Я не Менкен, а Бисмарк, – объявил президент. – В моей груди стучит сердце прусского офицера, и это самое ценное, что есть во мне!
Наивный лепет о любви и дружбе он относил к числу застарелых химер. Гнев – вот подлинная его стихия! В гневе он непревзойденный мастер, и если бы Бисмарк был актером, игравшим Отелло, то в последнем акте ни одна Дездемона не ушла бы от него живой… Бисмарк не знал меры ненависти, которую считал главным двигателем всех жизненных процессов. Он не просто ненавидел – нет, он лелеял и холил свою ненависть, как чистую голубку, как светлое начало всех благословенных начал. Бисмарк ощущал себя бодрым и сильным, когда ненавидел, и он делался вялым, словно пустой мешок, когда это чувство покидало его…
С обычным раблезианством он говорил Роону:
– Что такое большинство? Это самое настоящее г…! Быть в составе большинства – участь скотского быдла. Нероны и Гракхи, Шекспиры и Шиллеры, Блюхеры и Шарнхорсты всегда оставались в меньшинстве, а толпа лишь следовала за ними… Большинство существует для того, чтобы его презирать!
Итак, все ясно: Бисмарку грозило то, что бывает в истории, как трагическое исключение, – власть без денег.
– Ты понимаешь, что это значит? – спрашивал Роон.
Военный министр сам же толкал короля на безбюджетное правление, а теперь трусил. По ночам Роон чертил схему уничтожения Берлина с помощью артиллерии. Репутация реакционера, которую имел генерал, заставляла его бояться всего – даже Бисмарка, слишком откровенного в ярости…
– Будь осторожнее, – умолял он его.
30 сентября Бисмарк вступил в борьбу с большинством.
Ловкий и острый собеседник, он был никудышным оратором. Нет, он не терялся перед толпою (это не в его духе!), но зато мямлил, проглатывая слова, делал долгие паузы, отчего слушать Бисмарка было утомительно. Зато в какой-то момент, ухватив мысль, он быстро и прочно выковывал ее в динамичную формулу, и тогда вся прежняя речь освещалась как бы заново – его агрессивным умом и страстью убежденного человека.
Так было и сегодня, когда он вырос перед ландтагом. Бисмарк сказал, что существующие границы Пруссии, не в меру вытянутой вдоль северной Европы, уже не могут удовлетворять запросов быстро растущей нации, а бремя вооружения грешно нести одной Пруссии – военный налог следует распределить на всех немцев всей Германии… Под ним галдели депутаты. Бисмарк напрягся и швырнул в них слова, словно булыжники: