В год смерти Горчакова люди, помогавшие Гитлеру прийти к власти, были уже взрослыми: Гинденбургу исполнилось 37, а Людендорфу 18 лет. При Бисмарке же вышли из пеленок будущие гитлеровские маршалы – Рундштедт, Паулюс, Гальдер, Кейтель, Манштейн, Гудериан и прочие.
Между рождением Горчакова и смертью Бисмарка (1798–1898) миновало ровно столетие, в конце которого Германия создала мощный аппарат милитаризма, развязавший первую мировую войну; в финале этой войны по мостовым Европы покатились три короны древнейших династий – Романовых, Гогенцоллернов и Габсбургов… Дети своего класса и своего времени, не этого ожидали канцлеры, но такова была закономерность развития бурной эпохи капитализма. Почуяв ослабление мысли и памяти, Горчаков ушел из политики сам. Бисмарка из политики выгнали; но, оказавшись за ее бортом, он до конца жизни цеплялся за обломки прежней власти. Прах канцлера Горчакова перевезли в Санкт-Петербург, предав земле на кладбище Троицко-Сергиевой лавры. Бисмарк завещал похоронить себя не в столице, а на высотах Тевтонобургского леса, в старой Саксонской земле – там, где Германик сражался еще с римлянами, где происходила исконная многовековая борьба славян с немцами.
На вопрос: «Что бы делал Бисмарк сегодня?» – Гитлер отвечал: «При его политическом уме он никогда не стал бы вступать в союз с государством, обреченным на гибель», то есть с Россией. Но в том-то и дело, что железный канцлер был намного умнее фашистского фюрера. Бисмарк видел в России страну с великим будущим, с почти нетронутыми природными ресурсами, с умным и активным народом, который разгромит любого агрессора и завоевателя… Бисмарк предрекал:
«Даже самый благоприятный исход войны никогда не приведет к разложению основной силы России, которая зиждется на миллионах русских… Эти последние, даже если их расчленить международными трактатами, так же быстро вновь соединятся друг с другом, как частицы разрезанного кусочка ртути. Это – неразрушимое государство русской нации, сильное своим климатом, своими пространствами и ограниченностью потребностей…»
Канцлер упрятал в архивы древний клич тевтонов Drang nach Osten; Вильгельм II заново отточил этот девиз, как старое идейное оружие пангерманизма; а Гитлер перенял его из рук монарха: «Мы начинаем там, где Германия кончила шесть веков назад…»
Так определилась будущая трагедия немцев!
* * *
1882 год – начало правления кайзера Вильгельма II, который (как говорили немцы) хотел быть на каждой свадьбе – невестой, на каждых крестинах – младенцем, на каждых похоронах – покойником. Бисмарк и кайзер принадлежали двум различным эпохам, их разделяли 44 возрастных года. Уже пришло время адмирала Тирпитца с его дредноутами, цеппелинами и подводными лодками; то, что для Бисмарка являлось новизной, Тирпитц, как и кайзер, относил к числу «стариковской чепухи»… Конфликт был неизбежен!
5 марта 1890 года кайзер поднялся на кафедру Бранденбургского ландтага (плоский лобик, из ушей торчала вата, сухую руку он искусно скрывал под гусарским доломаном).
– Всех, кто вздумает чинить препятствия моим желаниям, я сокрушу вдребезги, – объявил он народу.
Бисмарк понял, в кого этот камень запущен. Но он уже закоснел в собственном непомерном величии – он, великий Бисмарк, который при жизни видел, как Германия водружает ему памятники в граните и бронзе. «Я, – говорил канцлер, – наблюдал трех королей нагишом и могу сказать, что их величества красотою не блещут. Что же касается нынешнего красавца, то он далеко не орел, каким возомнил себя!» Это еще мягкое высказывание, а другие попросту нецензурны… Недовольство кайзера Бисмарком вызревало давно. Однажды канцлер не доложил о передвижении русских войск возле австрийских рубежей, и кайзер узнал об этом из генерального штаба.
– Россия идет войной, а вы скрываете это, Бисмарк! Немедленно поставить всю армию в боевую готовность, срочно предупредить Вену… Пусть только сунутся эти чурбаны!
Бисмарк справедливо заметил, что весною, в связи с маневрами, русская армия ежегодно перемещается близ границ, и нервная позиция Берлина к маневрам России может лишь ухудшить отношения с Петербургом, и без того испорченные; при этом он трахнул кулаком по столу, а Вильгельм II сказал:
– Только не запустите в меня чернильницей!
– Если вы станете дергать меня по всяким пустякам, то мне лучше просить отставки…
Кайзер промолчал, а Бисмарк не понял его молчания. Через день из дворца прибыл генерал-адъютант фон Ганке и напомнил канцлеру, что он хотел требовать отставки.
– Я сам буду сегодня у императора…
Во дворце ему сказали:
– Его величество отъехал из дворца…
На следующий день об отставке напомнили. Вильгельм II утвердил отставку без промедления, помазав на прощание Бисмарка титулом герцога Лауэнбургского (в честь Лауэнбурга, который он под пьяную лавочку перекупил у Австрии). Бисмарк в ярости сорвал со стены кабинета портрет кайзера и велел отправить его во Фридрихсруэ – на конюшни:
– Под хвост кобылам – только там ему и место!
Вильгельм II, избавясь от опеки железного канцлера, повел себя как выпущенный на свободу арестант. В одном из залов замка он устроил пивную и назвал гостей, перед каждым из них красовались пивные бутылки, кружки и сигары, а кайзер до часу ночи упивался своим красноречием. Но для большинства немецкого народа, жившего в неведении интриг, отставка Бисмарка казалась непоправимым бедствием. Германия сроднилась с этим громким именем, которое сопутствовало ей на протяжении жизни целого поколения. Улица перед домом канцлера с утра до ночи была заполнена толпами, и стоило Бисмарку появиться в окне, как его встречали овациями и рыданиями. Кайзер в резкой форме велел канцлеру побыстрее убираться из столицы. Бисмарку это было не так-то легко сделать, ибо предстояло упаковать 300 ящиков одной только переписки и 13 000 бутылок вина. Когда 29 марта он тронулся прочь из Берлина, полиция с большим трудом прокладывала дорогу его карете. На вокзале канцлера провожал почетный караул, который он пропустил мимо себя в церемониальном марше. Вдоль перрона выстроился дипломатический корпус. Бисмарк, гримасничая, сказал иностранным послам:
– Поздравьте меня – комедия кончилась…
Он отъехал во Фридрихсруэ, оставив после себя вооруженную до зубов Германию и Европу, похожую на военный лагерь. «Мы не должны забывать, – писал Энгельс, – что двадцать семь лет хозяйничанья Бисмарка навлекли на Германию – и не без основания – ненависть всего мира… Бисмарк сумел создать Германии репутацию страны, жаждущей завоеваний… Теперь уже никто в Европе не доверяет „честным немцам…“
* * *
Всем известны и слова Ленина: «Бисмарк сделал по-своему, по-юнкерски, прогрессивное историческое дело… Объединение Германии было необходимо… Когда не удалось объединение революционное, Бисмарк сделал это контрреволюционно, по-юнкерски». Однако после кризиса 1875 года, измученный «кошмаром коалиций», Бисмарк чудовищно запутал германскую политику в противоречиях и договорах с соседями – страховочных и перестраховочных: здесь он обнаружил свою дипломатическую слабость! Но «русский вопрос» всегда оставался для него главнейшим вопросом внешней политики. Канцлер никогда не забывал, что Германия может следовать, куда ей хочется, лишь до тех пор, пока из Петербурга не крикнут «стоп!» – и тогда Германия замрет на месте. Самый реальный политик мира, Бисмарк в частной беседе с графом Шуваловым выразился честно: