Матрос Митька Кудинов сидел на транцевой доске, командуя:
— А-а-а… рвок! А-а-а… рвок! Левая — потабань…
Пулеметная очередь сбросила его с транца в воду. Загребной Власьев успел перехватить дружка рукою; мокрого и мертвого матроса втащили обратно в шестерку. Разворот под веером пуль, и теперь на руле сидел Власьев.
— А-а-а.. рррвок! А-а-а… рррвок! Навались…
…Матрос Кудинов, совсем еще молодой, лежал на железном палубном настиле, и мокрые бакенбарды, отращенные от полярной тоски, казались такими несуразными на его лице, ставшем вдруг строгим, словно он заступил в караул.
Из кают-компании сбежались офицеры, недавно прибывшие на крейсер. Они еще не освоились с обстановкой рейда и, глядя на убитого, растерянно озирали союзную эскадру, говоря:
— Неужели это сделали англичане? Господа, неужели наши добрые союзники могли решиться на такое вероломство?..
Команда:
— Во фронт! — И все развернулись лицами внутрь корабля.
Четкими шагами стремительно направлялся и спардеку кавторанг Зилотти. Остановился над убитым. Долго крестил себя. И — прямо в толпу матросов:
— С некоторых пор, — сказал громко, — сыны гордого Альбиона стали представлять себе русский народ вроде какого-то дикого племени! Им кажется (повернулся кавторанг к офицерам из Гельсингфорса), что мы, избегая большевизма, будем счастливы прибегнуть под защиту британской колонизации. Они ошибаются! Я еще раз повторяю всем (снова к матросам): они ошибаются!
Двенадцать пулеметов сразу открыли огонь по крейсеру. Очереди хлестали над палубой, сpeзaя такелаж, туго обтянутый, и тросы лопались со свистом — концы их стегали броню корабля.
— По местам! — раздался призыв.
— Стойте. — задержал команду Зилотти. — Разве вы не видите, что мы давно под прицелом? Смотрите: с «Адмирала Ооб» — четыре трубы с торпедами… Повернитесь: «Глория» — четыре по восемь дюймов… Наводка по нашему борту! — Надел фуражку и приказал: — Катер — под трап! Я пойду на «Глорию» сам…
Катер домчал его до флагманского крейсера англичан. Очевидно, через сильные чечевицы британцы разглядели офицера, и стрельбы не было. Катер оттолкнули от борта, не приняв от него швартового шкентеля, но фалрепные юнги услужливо переняли на адмиральский трап кавторанга.
Зилотти настойчиво объявил вахте:
— Мне необходимо видеть старшего на рейде… Кэмпена!
— Пожалуйста. Адмирал ждет вас…
Узкие переходы. Трапы. Люки. Вниз, вниз, вниз! «Почему вниз?»
Вестовой распахнул двери:
— Прошу.
Зилотти недовольно взмахнул старорежимной треуголкой:
— Ах ты, сын собаки! Добавь: сэр!
— Да, сэр.
— Вот так уже лучше…
Нравы британского флота ему были известны. Потребовав уважения к себе, Зилотти шагнул вперед через высоченный комингс, и двери были с лязгом задраены за спиною кавторанга. Так они задраивались по водяной тревоге. Намертво.
Он огляделся в изумлении. Перед ним — броня. Справа и слева от него — броня. Борт… борт… переборка. И — никого!
И даже не было иллюминатора — мигала над ним лампочка.
Но заранее был приготовлен стул. Стул, чтобы сидеть.
Этот стул был для него, и кавторанг сел…
Все это называлось так: арест.
* * *
Из бокса «тридцатки» проследовала до кабинета поручика элегантная секретарша.
— Сэв! — сказала она. — Кажется, взялись за «Аскольд».
— Я знаю, — ответил Эллен. — Но пусть англичане разбираются с крейсером сами. Мы люди скромные, и от главного калибра подальше…
Секретарша перебрала в руках бумаги:
— Протест… протест… Я уже устала от этих глупостей. Но есть один протест, достойный внимания.
— От кого?
— На этот раз, — засмеялась секретарша, — протестует настоятель Печенгской первоклассной обители — сам отец Ионафан: ему не нравится, что в монастыре размещена тюрьма!
— Да, тюрьма получилась первоклассная, как и сам монастырь: из Печенги не удерешь… Не отвечать!
Брамсон пригласил Эллена на «Чесму», давно разоренную. Орудия с линкора были уже сняты, пустые станки башен заросли красной ржавью. Вдвоем с юристом поручик обошел гулкие пустые отсеки. Шарахались из-под ног крысы, испуганные светом. Переговаривались.
— Если здесь шестнадцать камер, — говорил Брамсон, — да еще по левому боргу для предварительного заключения…
— Обратите внимание: вот отличное помещение для караула!
— Согласен, поручик. Лучше «Чесмы» труднее придумать тюрьму. Они даже рифмуются, — пошутил Брамсон, — тюрьма-Чесма… И что самое главное, никуда отсюда не вырвешься: броня!
Когда они поднялись на палубу, мимо «Чесмы» — в сторону «Аскольда» — проходил паровой катер с британскими матросами.
— Женщина там, что ли? — пригляделся Брамсон через очки. …Катер заметили и с борта «Аскольда». Нескладная высокая женщина привлекла внимание сигнальщиков. Вот она поднялась по трапу и оказалась шотландцем — здоровенным малым в короткой юбочке и берете.
Шотландец на чистом русском языке заговорил:
— Вы давали радио на «Глорию»? Я адъютант генерал-майора Фредерика Пуля… Что у вас тут произошло, ребята?
— Вот, полюбуйтесь, — отвечали ему офицеры, показывая на мертвого матроса. — За что вы его убили? Что он вам сделал?
Вся команда крейсера толпилась на верхнем деке, лицом к трапу, возле которого лежал Кудинов; над ним остановился шотландец в юбочке, с крепкими волосатыми ногами футболиста. И вдруг «Аскольд» слабо дрогнул: это пришвартовались к нему с другого (совсем другого) борта сразу два тральщика. Один — с пустой палубой, будто там все вымерло, а другой — с абордажной партией морской пехоты. Заклацали затворы карабинов, и шотландец перестал рассматривать убитого.
— Кто здесь старший? Офицеры, команду — вдоль борта! Осталась только вахта, а весь экипаж замер в строю. И было объявлено, что возле совдепа состоится общий митинг, где генерал Пуль выслушает от аскольдовцев все претензии к британскому командованию. Велели прыгать на тральщик с пустой палубой, и тральщик сразу отдал концы.
Возле совдепа аскольдовцев встретил язвительный Юрьев:
— Попались, баламуты? Я вам еще тогда говорил: мы вашу лавочку прихлопнем!
Качая штыками, сошлись две роты морской пехоты и взяли матросов в кольцо — не вырвешься. Короткие драки, однако, вспыхивали: люди перли грудью на штык… Но офицеры крейсера, которых свезли на берег вместе с командой, не вмешивались. Хотя, кажется, они и сами были бы не прочь сейчас подраться с союзниками. Стоило ли бежать от позора Гельсингфорса, чтобы окунуться здесь в позор мурманский?..