— Господин главный управляющий ненадолго уехал в Порт-о-Пренс. Вот видите — вам нужно остаться…
— Зачем? От Кап-Франсе до «Верхних Саванн» не больше десяти миль… а у меня неплохие лошади. Мне жаль, сударыня, лишать вас общества столь блестящего кавалера, — добавил он, протягивая жене руку, — но нам пора. Погода снова портится, боюсь, мы не успеем вернуться на корабль…
И, не обращая внимания на оскорбленное выражение адъютанта, пробурчавшего даже себе под нос что-то вроде «медведь неотесанный», Турнемин подвел удивленную такой поспешностью супругу к хозяевам и, распрощавшись с ними, покинул дворец губернатора.
— Что случилось? — спросила Жюдит, пока коляска катила по чудесной аллее из цветущих деревьев. — Не слишком-то вежливо так торопиться.
— Вам и в самом деле доставило бы удовольствие, если бы этот наглец еще час или два терся возле вас? Думаю, мне пришлось бы в завершение вечера надавать ему пощечин, чтобы научить, как следует смотреть на порядочную женщину…
Жюдит на несколько секунд онемела, а потом вдруг расхохоталась чуть дрожащим смехом:
— Ей-богу, вы ревнуете!
В ответ Турнемин тоже засмеялся.
— Ревную? Какая может быть ревность между супругами? Ревнуют, когда любят, а любовь, как вы сами знаете, не имеет ни малейшего отношения к супружеской жизни. Дело не в этом.
Просто я требую, чтобы к вам относились с уважением. Вы носите мое имя.
— Если бы у меня и оставались какие-то сомнения по поводу чувств, которые вы ко мне питаете, они бы немедленно рассеялись после такого заявления. Трудно более ясно дать понять женщине, что ее не любят… больше не любят…
— Разве это имеет для вас хоть какое-то значение? Вы ведь и не скрывали, что место в вашем сердце, которое, как я считал, принадлежало мне, занял другой. Так какое же вам дело до моих чувств?
Жюдит не ответила, а Жиль не решался взглянуть на нее. Вот она, рядом, душистая тень в белом шелковом платье, ему известно, какой очаровательной, какой женственной она может быть, но ему все равно, и укол самолюбия ничего тут не изменит. Нет, он не ревновал жену. В этом Жиль не сомневался, больше того: если бы Рандьер так раздевал взглядом не ее, а Мадалену, он бы не сумел сдержаться — это точно. Кровь бросилась бы ему в голову, и злосчастный ужин наверняка закончился бы дуэлью…
Вдруг Турнемин почувствовал, как его руку легко тронула нежная кисть.
— Жиль, — прошептала Жюдит, — а ведь мы с вами впервые выезжаем вместе. Впервые мы предстали в свете как супружеская чета.
— И, надеюсь, не последний. Придется привыкнуть жить вместе, выезжать, принимать, и я этому рад.
— Правда? Вы говорите искренне?
— Разумеется. Вы очень красивы, Жюдит, любой мужчина с хорошим вкусом был бы горд вашим обществом.
Она снова грустно рассмеялась и взглянула на профиль мужа, четко вырисовывавшийся на светлом фоне лунного неба.
— Речь идет о чисто эстетическом удовольствии, если я правильно поняла? Я что же, всегда буду для вас… элементом украшения? Я вас совсем не волную?
На этот раз он сам повернулся к ней, и его, словно пуля, сразила совершенная красота жены. Она была расстроена, и это ей очень шло.
Глаза сверкали, как черные бриллианты, влажные губы слегка дрожали, едва прикрытая кружевом грудь трепетала. На мгновение образ белокурой Мадалены потускнел. Жиль с ужасом понял, что Жюдит внушает ему все ту же свирепую страсть, что и раньше. Он готов был обнять ее, покрыть поцелуями, задушить ласками, чтобы увидеть с радостью, как бледнеют ее глаза, услышать крики сладострастия.
Он уже наклонился к Жюдит, к ее нежным губам, зовущей груди, когда между их тянущимися друг к другу телами проскользнула тень, тень подло сраженной Розенны — далеко от бретонских берегов спит вечным сном кормилица Жиля, и виной тому сводящая его с ума сирена, это она ударила Розенну камнем, словно охотник зверя. Женщина, что носит его имя, — убийца. Уж ему-то известно, как ловко она может поймать мужчину в расставленные сети. Она же прекрасная актриса, и это волнение — тоже наверняка не больше чем игра…
Опасные чары, державшие Жиля в плену всего несколько мгновений, рассеялись. Он отпрянул.
— Разве я уже вам не доказал… может, чересчур выразительно, что не совсем равнодушен к вашей красоте?
— Как не равнодушны, без сомнения, и к любой другой женщине?
— Но вы — это вы, а не какая-то другая…
— Не нужно так, прошу вас. Уж лучше горькая правда, чем все эти недомолвки. Вы меня желаете, и ничего больше…
В голосе Жюдит зазвучал гнев, глаза ее сверкнули. Жиль улыбнулся.
— Разве вам мало? Не каждая женщина может этим похвастаться. Да, не стану скрывать, порой я страстно вас желаю. У вас такое тело, что ни один нормальный мужчина не остался бы равнодушным.
Экипаж выкатил на набережную Вильвер и набрал скорость. Теперь молодых людей обдувал довольно свежий ветерок, но Жюдит, словно изнемогая от жары, раскрыла веер и принялась нервно обмахиваться. Словно сверкающая бабочка билась у нее в пальцах. Она закусила губу и отвернулась.
— Даже много, — проговорила она сквозь зубы. — А вам не приходит в голову, что я могу и отказаться исполнять роль жены из гарема, которую вы с такой щедростью мне уготовили? Надеюсь, на этом острове уже научились делать замки и задвижки?
Жиль резко схватил жену за руку, в которой она держала веер, и, придерживая ее за подбородок, вынудил повернуть голову в свою сторону.
— Не советую вам ими пользоваться, дорогая!
В моем доме вы будете вести себя, как подобает супруге. Я жду от вас потомства — я хочу иметь сыновей и дочерей. А потому запомните хорошенько: если вы мне понадобитесь, ни один замок, ни один самый прочный засов меня не удержит.
И уймите свой гнев, не сверкайте так глазами, мы уже приехали — не станете же вы устраивать мне сцену прямо на улице.
И в самом деле, экипаж обогнул набережную и подкатил к причалу, куда должна была подойти лодка с «Кречета». Турнемин, как бы в знак примирения, торопливо поцеловал руку жены, которую все еще сжимал за запястье, достал из кармана сигнальный свисток и свистнул — три раза коротко и два длинно, вызывая шлюпку. Расстояние было небольшим. Всего в нескольких кабельтовых от берега элегантный парусник, расцвеченный огнями, смотрелся в гладкую воду лагуны.
Спрыгнув первым. Жиль протянул жене руку, но она с презрением оттолкнула ее и сошла с экипажа без его помощи. Пока губернаторская коляска разворачивалась, чтобы пуститься в обратный путь, белое облако платья Жюдит соскользнуло по лестнице к самой воде и застыло там в ожидании лодки.
Из соседних таверн раздавались смех и песни, но сам порт, казалось, погрузился в сон, как и старый форт, чьи стены посеребрил лунный свет.