— Так это же хорошо, — порадовалась сестра.
— Это очень сложно. Ибо добиться руки и сердца моей избранницы для меня сейчас труднее, нежели стать фельдмаршалом. Не пугай маму и папу тем, что у их сына кружится голова.
* * *
Было от чего закружиться голове лейтенанта.
Внешне это ни в чем не проявлялось: Паулюс оставался по-прежнему пунктуальным в службе, ровным в обращении с высшими и низшими, его голос — в радости или гневе — оставался спокойным. Казалось, возмутить его невозможно! Высокий и очень стройный, Паулюс был излишне щеголеват, бдительно следил за чистотой манжет, за блеском своих сапог, за строго уставным размером мундирного воротничка.
«Милорд» — говорили о нем в Баденском полку, и он даже гордился этим прозвищем, которое заслужил корректной холодностью, одинаково пленявшей его врагов и друзей.
Товарищами в полку были два брата-румына — Ефрем и Константин Розетти-Солеску, сыновья бухарестского консула в Берлине, и Паулюса влекло к братьям, ибо они для него были выходцами как раз из того загадочного и волшебного мира, который для Паулюса всегда оставался недоступным.
— Знай, — говорили братья, — что по линии матери мы происходим от племянника римского императора Юстиниана, наши предки из Генуи выехали в Валахию, где и стали боярами. Прабабушка была из рода князей Стурдза, что были господарями Молдавии, а наша бабка из сербской династии Обреновичей, что были королями в Белграде. Наконец, наш родной дядя, Георг Розетти-Солеску, был румынским послом в Петербурге, где и женился на Ольге фон Гире, племяннице русского министра иностранных дел в царствование Александра Третьего…
Да, действительно было от чего закружиться голове Паулюса!
Розетти-Солеску считались в Баденском полку крезами, ибо их мать, разведенная с мужем и оставшаяся жить в Германии, имела немалые доходы с колоссальных имений в Валахии, — к маркам они относились небрежно, а Паулюс подсчитывал даже пфенниги. Как бы ни был он респектабелен внешне, как бы ни стремился оставаться в душе порядочным человеком, все равно Паулюс в глубине сердца мучительно завидовал аристократам, родня которых образовала космополитическую диаспору — от Петербурга до Берлина, от Белграда до Бухареста.
— Где ты проводишь отпуск? — спросили братья.
— Да так… где придется. А что?
Но при этом подумал, что дома, в родимом Касселе, опять ему доедать вчерашний суп, слушать вздохи и стоны матери, вечно больной, слушать, как после ужина отец будет вслух читать газету «Тетка Фосс» — о берлинских сплетнях, а сестра позовет в гости свою любимую подругу Лину Кнауфф, давно влюбленную в Паулюса, чтобы потом исподтишка и даже завистливо наблюдать за развитием романа… Тошно!
— Вот что, — сказали ему братья Розетти-Солеску, — мы отдыхаем летом в горном Шварцвальде, составь нам компанию для отдыха. Кстати, у тебя такие длинные руки и ноги, что как раз пригодишься сестре для игры в теннис.
Спасибо, что пригласили! Уже не денщик в казино ставил перед Паулюсом тарелку, вышколенный лакей расставлял перед ним целый куверт из серебра с бокалами. Аристократическим холодом веяло от матери его однополчан. Катаржина Розетти-Солеску была дружна с румынской королевой Елизаветой, рекомендованная которой она и была принята в Карлсруэ при дворе баденской герцогини Луизы, что доводилась дочерью германского императора Вильгельма I. Придворная дама, внешне очень приятная, она смотрела на лейтенанта Паулюса свысока, словно на мелочь, недостойную ее внимания.
Усаживаясь во главе стола, как хозяйка дома, Катаржина Розетти-Солеску даже и не посмотрела на Паулюса и, заметив пустой стул возле него, недовольным тоном сказала:
— Моя дочь имеет дурную привычку опаздывать…
Елена-Констанция, ее дочь, села рядом с Паулюсом, и он невольно сжался, очарованный ее красотой и напряженный оттого, что боялся ее вопросов, неожиданных для него, на которые не всегда мог ответить.
После обеда Елена предложила ему прогулку до водопада в Раумюнцбахе.
— Извините, что по-немецки я говорю с акцентом француженки, — сказала девушка, — виною тому мое воспитание. Наверное, не самое лучшее для моего круга…
Паулюс осторожными намеками выведал, что она старше его на один год, что воспитание она получила сначала в Париже, училась в пансионе Константинополя, а потом…
— Потом окончила девичий лицей королевы Виктории в Карлсруэ, почему и принята при дворе герцогини Луизы…
И вдруг случилось чудо! На горной тропе Паулюс испытал головокружение, и Елена-Констанция бережно указала ему место, где можно присесть, чтобы избавиться от дурноты при виде пропасти.
— Вы очень милы, лейтенант, — сказала она, откровенно любуясь им. — Мне братья рассказывали о вас. Кстати, я забыла, как зовут вас в полку?
— Милорд, — смущенно отозвался Паулюс.
— А еще как?
— Кунктатор. Потому что я слишком щепетилен в вопросах службы, стараюсь быть пунктуальным во всем, что я делаю.
Стройная и красивая, она долго смотрела вдаль, а внизу где-то глубоко струились к вершинам тонкие дымки деревень шварцвальдских крестьян. Кажется, девушка о чем-то думала. Неожиданным был для Паулюса ее вопрос:
— А что же теперь вы собираетесь делать?
— Я хотел бы…
«Поцеловать вас», — ожидала она, но ответ был иным;
— Я хотел бы получить адъютантскую должность, ибо склонен к усидчивой кабинетной работе при штабах.
— Это… все? — смущенно спросила она.
— На первые годы — да, я был бы счастлив.
— Вы ошибаетесь. Аксельбант адъютанта от вас не уйдет, а вот я могу уйти и оставить вас на этой горной тропе, где вы изнемогаете от робости и головокружения…
Все стало ясно! Брак предстоял морганатический, неравный для нее, зато очень выгодный для Паулюса, сразу выводящий его из общей шеренги лейтенантов.
Паулюсу было не совсем-то удобно представлять в родительском доме жену-аристократку, которую он ласково называл Коко, но она восприняла все как надо — и бедный суп с картофелем, и чтение по вечерам газеты, и даже сестру мужа Каролину, которая смотрела на свою золовку во все глаза, как на заморское чудо…
Вот и 1914 год! В этом году началась мировая война, а жена Паулюса одарила его дочерью, которую нарекли славянским именем — Ольга; в конце той же войны Елена-Констанция разрешилась близнецами-сыновьями, Фридрих в чине капитана будет убит итальянскими партизанами после свержения Муссолини, а второй сын Эрнст-Александр — это тот самый майор вермахта, который в Нюрнберге 1946 года почти озлобленно заявил нашему корреспонденту:
— Вы слишком гордитесь своей победой. Но скоро все вы — и русские, и ваши союзники, разинете рты от изумления, когда избитая Германия поднимется с корточек, на которые вы ее поставили… Так уже было! Было после Версальского мира, так будет и после Потсдамского… А имя моего отца уже принадлежит истории!