* * *
Близилась весна, и Фридрих готовился открыть кампанию, чтобы увеличить свои немецкие земли за счет земель немецких же!
— Я ненавижу Германию с ее оболтусами-герцогами и дураками-курфюрстами, — признавался Фридрих. — Я ненавижу эту жадную и мелочную Германию, как естественную противницу моей маленькой трудолюбивой Пруссии.
Пройдет время, и Пруссия всосет в себя все германские земли, и сама Пруссия тогда станет самой Германией. Слова прусского короля Фридриха тогда обернутся словами первого германского императора Вильгельма I, который скажет сыну:
— Моему прусскому сердцу невыносимо видеть, как имя Пруссии заменяется другим именем — Германия! Заменяется именем, которое в столетиях было враждебно прусскому имени…
Но до этого еще далеко. А сейчас прусские пушки заряжены английским золотом. Фридрих воинственно сидит на полковом барабане. Кричат петухи в деревнях прусских за Потсдамом…
Карл Маркс впоследствии так писал о Фридрихе Великом:
«…всемирная история не знает второго короля, цели которого были бы так ничтожны! Да и что могло быть „великого“ в планах бранденбургского курфюрста, величаемого королем, действующего не во имя нации, а во имя своей вотчины…»
Ну ладно, читатель. Посмотрим, что будет дальше.
Елизавета плакала над письмом недорезанного короля:
— Нешто же ему Порта магометанская дороже моей любезности?
С этим Версалем — одни обиды и недоразумения. Она, больная женщина, по дружбе просила Людовика, чтобы прислал в Петербург знаменитого Пуассонье — врачевателя по женским болезням. А король ей на это ответил, что врачей у него не хватает даже для армии. Что же получается? Солдат у него гинекологи лечат?.. Уж как хотела Елизавета, страстная театралка, чтобы «Комеди Франсэз» порадовала ее в Петербурге. Но Лекена и мадемуазель Клерон король не отпустил в Россию… «Разве так друзья поступают?» Ото всего этого Бестужев-Рюмин вновь обретал силу.
— Матушка, — зудил он над ухом императрицы, — вишь, лягушатники.., вишь, паскуды каки! Не я ли давеча остерегал тебя от Франции?.. Отнеси перышко подале, а то на трактатец ненароком чернил капнешь. А французы тогдась и рады стараться, твою кляксу за ратификацию сочтут!
Тайный пункт о помощи России в ее жестокой борьбе с Турцией встал Людовику поперек горла. Этот пункт затормозил союз всей антипрусской коалиции… Кстати подоспел Шувалов.
— Матушка, — сказал он, — я с шевалье де Еоном беседу имел. Он разумно предлагает не инвектировать статью далее, а просто плюнуть на нее. Сама посуди: на султана турецкого веревку, даст бог, еще намылим. А сейчас… Фридрих — волк, в овчарню уже залезший. Не мучайся, матушка, разорви и брось!
— Ну ладно, — ожесточилась Елизавета. — Как они, так и мы.
* * *
Дуглас был вызван к Бестужеву.
— Видите? — спросил его канцлер, держа в руках статью о секретной помощи Франции. — Ну, так вот мы как! — И на глазах Дугласа он порвал ее в клочья, разбросав ошметки по полу…
После чего союз трех стран против Фридриха был заключен. План совместных боевых действий был опробован в Конференции, и де Еон стал собираться в дальнюю дорогу. Помимо письма Елизаветы к Людовику он отвозил во Францию еще 50 000 золотом лично для Вольтера и целый мешок бумаг петровской эпохи «Следы этого архива в начале нашего века были обнаружены в архивах министерства иностранных дел Франции и в библиотеке гор. Тоннера (родины де Еона); очевидно, там есть и документы, ускользнувшие от глаз наших историков.», чтобы Вольтер, не полагаясь только на свой гений, ознакомился бы с личностью Петра I по документам…
Перед отъездом кавалера Бестужев позвал его к себе.
— Ея императорское величество, — хрипло сказал канцлер, — изволила жаловать вас на дорогу в триста червонцев…
Канцлер хмуро брякнул на стол кисет с деньгами, и нежная лапка кавалера бесшумно потянула к себе русское золото.
— Это от императрицы, — продолжал Бестужев. — А сейчас получите и от меня… Вы не имели чести знать маркиза Шетарди?
— Довольно наслышан о его неудачах в России.
— А где маркиз сейчас, известно ли вам?
— Он умирает в крепости Ганнау…
— Вот, — подхватил канцлер. — Умирает в крепости… А ведь был он человеком не без дарований. Однако вздумал со мной тягаться и потому умирает в крепости, — с удовольствием повторил Бестужев, закончив грубо:
— Вам же, сударь, не пристало со мной тягаться. Слишком молоды!
— Грех молодости со временем проходит и обращается в другой грех, который времени уже не дано исправить.
— Может, я и стар для вас, — чеканно отвечал Бестужев. — Но я согласен выплатить вам из своего кармана не триста, как императрица, а все три тысячи червонцев, только бы вы…
— Я понимаю! Но, — решил поторговаться де Еон, — дайте уж мне сразу тридцать тысяч, и моей ноги не будет в России!
— Россия только начинается Петербургом, а кончается… Ну-ка, вспомните, сударь, чему вас учили добрые па теры?
— Россия кончается Сибирью, — захохотал де Еон.
— Бездарно вас учили! — грянул Бестужев. — Сибирь только пупок России, а понюхать, чем пахнет русская пятка, вы можете лишь на Камчатке… Так что, — закончил он тише, — маркизу Шетарди еще здорово повезло на крепости Ганнау! Прощайте, шевалье; надеюсь больше вас никогда здесь не видеть!
И маленький де Еон, отягощенный золотом, рванулся в путь. Карета его была английской, в которой удобно лежать, и, таким образом, для ночлегов он нигде не задерживался — только менял лошадей. Ехал он налегке, без багажа: пять копченых языков, каравай хлеба и бочонок с вином… Этого вполне хватит!
* * *
Почти одновременно с де Еоном тронулся в путь и другой «путешественник», тоже любивший спешить и путать чужие карты, — король Пруссии начал свое победное наступление на Австрию, его конные партизаны дошли до Регенсбурга, сея по землям Баварии смерть и ужас. Зима не прошла даром: Фридрих имел под ружьем армию в 200 000 человек, прекрасно обмундированных и хорошо обученных… Запасов у короля было на год!
Прусская армия вошла в Богемию четырьмя колоннами, сметая все на своем пути; австрийцы бежали, бросая магазины, полные добра, оставляя толпы дезертиров и беженцев. Пруссаки сбрасывали телеги со скарбом на обочины, освобождая шоссе для своих непобедимых легионов. На рассвете 6 мая 1757 года Фридрих увидел перед собой древние башни Праги; поодаль сверкали в покое чаши рыбных прудов, синеватые овсы скорбно шелестели на древних чешских полянах…
— Карту! — И он сел; маленький остроносый человек; губы узкие, словно лезвия. — Вон там цветут овсы, — показал тростью. — По овсам можно пустить пехоту…
Но пражане подняли плотину, и вода из прудов хлынула на луга. Прусская инфантерия запуталась в тине, толпами погибала в воде, а среди овсов билась живая рыба.