Гроза началась скоро — на первом же вечернем приеме, который Елизавета устроила для близких ко двору. Вильяме разлетелся к Елизавете — для целования руки. Но рука императрицы, сжатая в кулак, вдруг скрылась за фижмами.
Елизавета Петровна заговорила — тяжело и сурово:
— Господин посол Англии, разве Лондон желает иметь врагом себе всю Европу? Ваши каперы опять не уважили в море Северном флага кораблей российских…
Вильяме нарочно уронил платок, чтобы, поднимая его, опомниться от этих ударов. Но, когда выпрямился с готовым ответом, Елизавета не дала ему и рта раскрыть.
— Отныне, — говорила она, — моим министрам дел с вами не иметь! И прошу покинуть столицу. Срок — неделя… Да будет так! И более не домогайтесь аудиенции. Эта встреча и есть наша последняя. Прощайте ж навсегда, господин посол Англии!
Коллегия иностранных дел правильно подсказала Елизавете момент для нанесения этого удара. Срок англо-русских торговых трактатов подходил к концу, и пора было выгнать англичан с Волги и с Каспия, где они со времен Остермана хозяйничали, как дома. Англия одним махом лишалась теперь русской пеньки, мачтового леса, дегтя, шелка-сырца, рыбьего жира, воска, меда, табака, мехов и.., железа!
Но коллегия была уже явно ни при чем, когда Елизавета довершила свою мысль чисто по-бабьи. Из дома графов Скавронских, где размещалось посольство Вильямса, она вышибла англичан с их сундуками и кофрами и впихнула туда французскую миссию.
Месть была, скажем прямо, не из красивых. Но маркиз Лопиталь превзошел даже Елизавету: он самолично, чуть не кулаками, вытурил из дома своего английского коллегу Вильямса.
— Здесь вам не Канада! — кричал Лопиталь, суетясь.
* * *
Накануне решительных событий Фридрих прописал фон Левальду очередной рецепт, по которому следовало быстро и безошибочно излечить Восточную Пруссию от угрозы русской армии. Иногда некоторые историки называют стратегию Фридриха планами опереточного героя… Пусть в этом разберется сам читатель. Вот что наказывал Фридрих фон Левальду в июне 1757 года:
— Когда русские пойдут тремя отрядами, вам следует разбить наголову один из них, после чего остальные отступят. Русские будут спасаться в Польше, где вы их и станете преследовать всеми своими силами!
Но, спрашивается, почему русские должны были идти именно тремя колоннами? И почему русские должны были спасаться в Польше? Чепуха… Очевидно, сама Екатерина, не шибко разбиравшаяся в военных делах, неверно поняла болтливого Апраксина.
Но если планы Фридриха оказались «опереттой», то и русский план кампании при первом же выстреле обернулся лишней бумажкой.
Все случилось не так, как думали Петербург и Берлин.
С самого начала войны союзники тишком договорились:
«Будем опасаться слишком больших успехов России в этой войне!» Именно так сказал Людовик, и Вена ему поддакнула.
Не надо думать, что русская армия составляла громадный лагерь, — нет, Апраксин имел под рукой всего 65 187 солдат и 19325 лошадей (не считая верблюдов).
Фридрих имел постоянную оглядку назад — на Россию.
— Что там слышно в Петербурге? — спрашивал он. Депеши Вильямса и доносы шпионов успокаивали его: на Неве торжественно открыта Академия художеств; Апраксин завяз за Ковно; Елизавета опять не вышла к столу, занедужив…
— Кампания будет горячей! — сказал Фридрих, надвинув шляпу. — А потому разгрузите лазареты в Богемии и Дрездене, чтобы нам не возиться с калеками… Скоро будет не до них!
На пустынном шоссе в Саксонии отряд цесарских пандуров разгромил лазаретный конвой. Посреди дороги одиноко застряла коляска. Австрийский офицер дернул дверцу. Из кареты вырвался выстрел — прямо в лицо. Пандуры, окружив возок, обнажили сабли:
— Эй, вылезай по чести… Кто там стреляет? Из коляски вышел раненый прусский офицер. Он сдернул с головы парик и швырнул его себе под ноги.
— Венские котята! — прорычал он, выдернув шпагу. — Я адъютант великого короля Фридриха — генерал Манштейн… Ну, что же вы не разбегаетесь при звуках моего имени?
Град пуль пронзил его насквозь, и Манштейн умер посреди дороги, в пыли, фонтанируя кровью (но шпаги из руки не выпустил). Так погиб человек, которому никак нельзя отказать в смелости; главаря прусского шпионажа в России не стало… Фридрих очень сожалел о гибели своего адъютанта, и вдова Манштейна подарила королю записки своего мужа о России.
— О России? — блеснули глаза короля. — Как это кстати!
Теперь эти мемуары Манштейна, ставшие знаменитыми, можно прочесть в любой приличной библиотеке. А тогда они были идеологическим оружием, и король Пруссии пока еще сомневался, в какую сторону повернуть это оружие,
— за войну с Россией или за мир с Россией.
Он решит этот сложный вопрос позже. А сейчас из балтийской мглы, ершистые от пушек в бортах, уже выплывали к берегам Пруссии белогрудые русские фрегаты и прамы. Первые выстрелы в этой войне Россия доверила своему флоту.
— Вот и Мемель, — сказал адмирал Мишуков, опуская трубу. — Эскадр — на шпринг! Канонирные палубы обсушить. Крюйт-каморы проветрить. Команде — по две чарки. Кашу сей день варить с потрохами телячьими… Дать сигнал на «Вахтмейстер»: капитану бомбардиров Вальронду явиться на борт флагмана!
Ветер, дунувший из-за Куришгафской косы, сорвал жиденький паричок адмирала, и заплескались седые волосы моряка, кое-как обкромсанные ножницами…
А на серой взбаламученной воде рейда мотало бомбардирские корабли с зарифленными парусами. Захлестывало пеной «Селафаила», «Дондера» и «Юпитера». Рвало с якорей прам «Дикий бык», гневный и щетинистый от пушечной ярости. А на фрегате «Вахтмейстер» в нитку тянуло над рейдом брейд-вымпел начальника бомбардиров — Александра Вальронда.
Там уже отвалил вельбот, шли на веслах, выгребая в пене и в песнях, и скоро на борт к адмиралу поднялся капитан третьего ранга Вальронд: лицо красное — будто ошпарено, глаза распухли от соли и ветра, круглые — как у кота. Возле голенастых ног бомбардира крутился кортик офицерский, а на нем — золотом: «Виватъ Россия».
— Саня, — сказал ему в каюте Мишуков, — назавтре штурм… Готовы ли?
— И налил пузатую чарку перцовой. — Твоя! Пей, а я полюбуюсь. Еще смолоду зарок дал: после семидесяти лет в рот ее, проклятой, не брать!
— Дошли, — рапортовал Вальронд, — таким побытом… На «Юпитере» фок снесло, он же, падая, две стеньги переломил. На «Гаврииле» восемь кнехтов с планширем за борт кувырнулись. Все сгнило, кусками валится. На волне кранцы било. Ядра пушечные по декам раскатились. Воду из трюмов качаем ведрами. Не флот у нас, а — труха!
— Не труха у нас, а — флот, Санька! — отвечал ему Мишуков. — Ежели б трухой были, так до Мемеля не дошли б! А за то, что вы моряки не трухлявые, вот тебе ишо чарочка-отправочка. Выпей, голубь, во славу божию и ступай фарватер мерить…