— Ну-ка, проводи нас до Лиссы, — сказал король. — Хлопотная у тебя жизнь, приятель. Почти такая же, как у меня…
— Ах, сударь, — отвечал трактирщик, беря под уздцы лошадь Фридриха, — если бы не этот негодяй прусский король! Вчера он убил моего старшего сына под Лейтеном, а младший взял ружье и сейчас сидит в Лиссе… Как только женщина могла породить такого вампира, пожирающего наших младенцев!
— Свети лучше нам, — невозмутимо велел ему король, ни разу не перебив страшного рассказа. — Свети, мы тебе заплатим.
Кони ступили на мост. Во мраке уже вырос вал, обсаженный липами. Осторожно пруссаки въехали в Лиссу; впереди отряда выступал конь с королем. Из-под шляпы, надвинутой на глаза, Фридрих зорко взирал на уличную суетню; вспыхивали и гасли в окнах огни обывателей. Три солдата несли на спинах соломенные снопы, и король, свесясь из седла, схватил одного из них за шкирку:
— Куда несешь солому?
— Ведено поджечь мост, как только подойдет Фридрих.
— Брось солому! Фридрих давно спит… Да и охота ли королю шляться по ночам в такой темени?
В одном месте их встретили стрельбой. Австрийцы из окон домов исхлестывали пруссаков пулями. Вокруг короля рушились из седел мертвецы, пуля разбила фонарь трактирщика. Четыре пули подряд попали в лошадь Фридриха, и она легла на живот, как подломленная. Король быстро перескочил на другого коня:
— Я знаю улицы в Лиссе… За мной!
Копыта застучали по твердой дороге, которая, стелясь, струилась серебряной полосой, как река. Впереди чернел остов древнего замка, качались цепи навесного моста. Фридрих оглянулся — за ним скакали только три гусара.
— На мост, ребята! — И кони проскочили через мост. Во дворе замка спешились. В узких софитах здания разом забегали тени людей, замелькали свечи в руках лакеев. Фридрих толкнул массивные двери — вступил внутрь; он угодил прямо в штаб австрийской армии. Отступать было поздно (его уже узнали). Опираясь на трость, он шагнул вперед и приподнял шляпу.
— Bonsoir, messieurs, — сказал король, входя, и повторил по-немецки:
— Добрый вечер, господа! «Именно под таким названием („Добрый вечер, господа!“) этот момент Семилетней войны часто разрабатывался немецкими живописцами. Советскому читателю он хорошо известен по картине талантливого художника Адольфа Менцеля.» О, какое приятное общество. А я так истосковался в дороге…
Остолбенело взирали на прусского короля генералы Марии Терезии, а Фридрих не спеша стянул перчатки и улыбнулся.
— Вы меня не ждали? — спросил, усаживаясь. — Конечно, нет. Простите, господа, я не помешал вам? Если помешал, то вы меня великодушно извините. Но, думаю, и королю найдется местечко у камина. Впрочем, не пора ли нам представиться? Меня вы знаете… А вот вы, сударь?
Раздался грузный шаг, и генерал отрапортовал:
— Ваше королевское величество, имею честь… Граф Курт фон Болен-Шафгаузен, генерал-унтер-лейтенант штаба принца Лотарингского и камер-юнкер двора императрицы австрийской!
— Весьма польщен, генерал… Как здоровье моей старой приятельницы — императрицы Марии Терезии? Я тут ей написал однажды, а она не ответила. И вот теперь я озабочен: уж не больна ли?
Следом подходили другие, и скоро Фридриху представился весь штаб австрийской армии. Краем уха король слушал, как начинает грохотать в окрестностях битва, но не унывал, — генералы опытны, и на этот раз пусть справляются без него.
— Я бы не отказался от ужина, — нагло заявил король. Австрийский штаб кинулся на кухни, но там было — хоть шаром покати. Однако хозяин замка оказался догадлив.
— Королям ни в чем не будет отказано в моем доме! — решил он, после чего разложил поаккуратнее все объедки на золоченом блюде. — Ваше величество, — сказал он, кланяясь Фридриху, — не взыщите за бедность ужина, но это все, что осталось.
— Замечательно, бесподобно! — восклицал король, принимаясь за еду. — Я сам виноват: никогда не надо опаздывать к ужину…
Покончив с едой, он по звукам битвы определил, что сражение подходит к концу, и, встав, обратился к генералам:
— Господа, благодарю вас. Мне было очень приятно познакомиться с вами… Теперь я вынужден сообщить вам одну неприятную новость: как ни странно, но вы уже давно находитесь у меня в плену. Прошу сложить шпаги вот на этот стол…
Лисса была взята. Заодно пруссакам досталась и вся австрийская артиллерия. Цесарские войска покорно, как лакеи, сложили к ногам Фридриха 53 знамени императрицы Марии Терезии.
— Этого мало! — огорчился король. — Я не нуждаюсь в лишней победе. Что мне она? Мне нужен полный разгром Австрии…
И он повел свою армию на Бреславль. Изнутри крепости всю ночь стучали топоры, а наутро явился старый лазутчик.
— Фриц, — сообщил он, подмигивая королю, — внутри Бреславля всю ночь сколачивали виселицы… Спал ты или слышал?
— Неужели они собираются меня повесить?
— Нет, Фриц; вешают там тех, кто заикнулся о сдаче.
— Правильно делают! Заикаться не надо… Холод был так велик, что пруссаки разобрали на дрова все что можно в округе Бреславля. Наконец осталась под осажденным городом только избушка, где ютился Фридрих. Одно удачное ядро решило судьбу Бреславля: это ядро угодило в пороховой магазин, и бастионы взлетели на воздух. Австрийцы срубили виселицы и сдались.
* * *
Карл Лотарингский привел в Богемию остатки своей стотысячной армии — всего 36 тысяч измученных человек, потерявших веру в себя и свое командование. Это было все, что осталось от главной боевой армии Марии Терезии.
— Ну вот, — сказал король, — и закончилась кампания тысяча семьсот пятьдесят седьмого года.., совсем недурно мы вступаем в новый год! А знаете, де Катт, мне чертовски нравится этот городишко Бреславль. Не зазимовать ли тут до весны? В тишине провинциального покоя скромным философом, далеким от мирской суеты, стану заниматься я политикой и финансами… Глядишь, и зима пролетит незаметно!
Он так и сделал. Вскоре венская императрица получила от него письмо (начиналась политика). Король предлагал ей мир. Он угрожал и льстил «дражайшей кузине». Перечислив в послании свои громкие победы, Фридрих писал далее:
«Вы губите свое государство; вся пролитая кровь падет на Вашу душу.., не в Ваших силах победить того, кто, будучи Вашим врагом, заставляет трепетать весь мир!..» Отсюда, из Бреславля, Фридрих безжалостно грабил оккупированные земли, непомерными контрибуциями выжимал из городов последние их соки. По всем немецким пределам шли спешные наборы в армию. Питт помогал ему из Англии золотом… Все было хорошо. Тихий снежок сыпал на острые крыши. Садились голуби на подоконник. Приятное тепло разливалось от печей.
Король спускался на кухню, потирая руки, спрашивал вожделенно:
— Ну, а чем меня покормят сегодня?
…Он не знал, что пройдет лишь несколько дней, и он (король!) покатится по коврам, весь корчась от бессилия, весь в спазмах бешенства, и он (король!) будет выть и рыдать, он изгрызет себе костяшки пальцев, он (король!) станет тогда самым жалким и ничтожным человеком на свете.