За прудами, в тени развесистых буков, они спешились. Правили амуницию, подтягивали сбитые в скачке седла. Притвиц одним махом осушил фляжку с вином, размазал кровь на штанах, сказал королю:
— А сейчас побежим дальше. Баталия проиграна — ладно… А вот что нас ждет после поражения.., это, я скажу вам, ваше королевское величество, будет уже настоящее дерьмо! По седлам, гусары! С нами король! Идем дальше — на шпорах, на шенкелях!
* * *
Салтыкову принесли шляпу Фридриха Великого. Старик расправил в пальцах ее мятые поля, хлопнул по колену, выбивая из шляпы перегар порохов и прах многих битв, многих побед короля…
— Хоть на стенку вешай! — сказал аншеф. — Это почище любых штандартов будет… Одначе, — присмотрелся он к суконцу, — так себе шляпка. Простенькая. Зато она укрывала уж больно горячую голову, которую мы и остуди-, ли сегодня под Кунерсдорфом.
Адъютант доложил командующему, что обед давно стынет.
— Ну, ладно, — огляделся Салтыков. — Баталю я дал. Кажись, и конец всему… Митенька, подсоби подняться. Ноги что-то не идут. Ослаб я… Не пивши, не евши, с утра раннего на ногах. Истоптался весь. Веди меня к столу…
За обедом старик поднял бокал с розовым вином, попросил собрание, чтобы не шумели, — сейчас он говорить станет:
— Судари мои, победили мы, и победу нашу поясню. Фридрих нас «косой атакой» удавить хотел. Весь наш левый фланг он охватил. Но.., сколько же можно «косить»? Я его на этом и поймал. Фридрих угодил в петлю, которую для нас уготовил. Нельзя хорошее применять неустанно, ибо хорошее от повторений частых худым становится… Надо новые пути изыскивать!
— Ясно! — раздалось за столом. — Наливай.., едем дальше!
— Стой ехать, — придержал собрание Салтыков. — Я главного еще не высказал… Фридрих имел шанс разбить нас сегодня!
— Как? Почему? Когда? — раздались выкрики.
— А разве вы не заметили? — прищурился Салтыков (и все увидели по этому прищуру, что старик-то хитер). — Ему бы, — сказал аншеф, — надо горячку со Шпицбергом не пороть. Бросил бы он свои войска на Юденберг, откуда я резервы-то свои отвел.., вот тогда б он усадил нас крепко!
— Петр Семенович, — спросил его один генерал, — ежели ты ведал про это, так чего же рисковал столь легкомысленно!
— Легкомысленно, сударь, я не рисковал! — вспыхнул старик. — Это Фридрих рисковал легкомысленно, оттого и проиграл… Я же рисковал глубокомысленно!
Через несколько дней с возгласами: «Честь и слава, виват Россия!» — были брошены к ногам Елизаветы еще 28 знамен армии Фридриха…
А шляпу Фридриха и сейчас можно посмотреть. Она лежит на стенде — под стеклом, как реликвия Кунерсдорфа. Ее хранят в Музее Суворова в Ленинграде.
Была ночь… Ах, какая ужасная была ночь! Фридрих рухнул на землю, гусары развели костер, и король нашел в себе сил написать в Берлин своему брату:
«Вокруг меня все бегут, и я теряю мужество. Я не вижу выхода из положения и, чтобы не солгать, считаю все потерянным. У меня нет средств к спасению, мне кажется — все погибло. Прощай навсегда!»
В поле отыскали шалаш, короля уложили на ворохе хрустящей соломы. Фридрих метался, часто вскакивал, громко плача:
— Как спасти Пруссию? За лучшее считаю — отречься от престола! Скачите в Берлин, гусары: двору с министрами выехать в Магдебург, богатым купцам забрать капиталы и спасаться…
Всю ночь рыдания короля прерывали сон усталых людей.
— Берлин можно сдать, — разрешил король среди ночи. — Пошлите гонца, чтобы магистрат приготовил столицу к капитуляции!
Эта ночь, проведенная вблизи деревушки Отшер на Одере, — эта ночь приблизила старость. Когда рассвело, спутники Фридриха были поражены переменой в облике короля. Скорбные черты лица, острые и иссушенные, будто мумифицированные, Фридрих сохранил уже до конца дней своих. Но приобрел он их после Кунерсдорфа.
Наступившее утро не внесло успокоения в душу Фридриха, и он был близок к самоубийству… С лютой ненавистью он кричал:
— О-о, если б мои негодяи умели исполнять долг! Теперь я страшусь своих же войск более, нежели неприятеля…
Так отзывался король о своих солдатах. И это тогда, когда русские — на его же глазах — умирали, целуя свое ружье. Теперь все кончено, и за ночь он утвердился в мнении, что Салтыков уже пирует в Потсдаме, а в Сан-Суси, где книги и картины, где окна полны света, а залы грезят античной славой, там бушуют сейчас пьяные дикари-калмыки… Король провел рукой по воздуху, как бы зачеркивая все свое прошлое: «Прощай, прощай, прощай!» В Отшер явился какой-то офицер и доложил, что привезли несколько спасенных от русских орудий.
— Лжец! — отвечал ему король. — У меня нет артиллерии. Это ты придумал нарочно, чтобы поиздеваться над убитым горем королем…
Иногда казалось, что Фридрих — на грани сумасшествия. Пока же он горевал, адъютанты его вышли на проселочные дороги. Устроили там настоящую облаву. Много солдат рассеялось по лесам и балкам, таилось в кустах, боясь зажечь огонь. Их выгоняли из укрытий, отводили в поле, строили, ругали, били, ранжировали.
Днем Фридрих узнал, что удалось собрать 10 тысяч человек.
И тогда он горько усмехнулся:
— Не надо меня веселить… Десять тысяч! Это все, что осталось от когда-то великой армии, которая умела потрясать мир!
Но теперь хоть можно было не бояться за свою жизнь. Короля силком покормили, с уговорами усадили на коня, он встал во главе остатков своей армии. Велел безжалостно сжигать за собой мосты…
— Дети мои! — обратился он к солдатам. — Победить мы уже не в силах. Но зато мы способны умереть.
Он заплакал, и армия тронулась за плачущим королем.
Блеск оружия, звон амуниции, скрип колес, тряска седла и тарахтенье лафетов — все эти приметы похода, столь привычные с юности, незаметно успокоили его. Он облегченно вздохнул, когда узнал, что Берлин не занят русскими.
Король сказал:
— Вот еще одно чудо древнего Бранденбургского дома! Мои победители ведут себя словно пьяные…
Эта новость меняла все. Король отдал приказ перетащить к нему все пушки и припасы из берлинских арсеналов; велел ловить по лесам дезертиров; из крепостей изъял все орудия; он вызвал войска из Померании… «Скоро у меня будет 33 тысячи солдат!» — сообщил он в Потсдам другу детства — Финкенштейну.
Тотлебен передал ему через Саббатку, что Салтыков ругается с австрийцами, которые тянут его в Силезию — прочь от Берлина.
— Спасибо венской кузине, — сказал король. — Кажется, она решила спасти для меня корону… Верю: эта вражда пойдет и дальше, как ползучий лишай. Надо вовремя отсечь Салтыкова от его магазинов в Познани. Помощником в борьбе нам станет голод русской армии… Скоро победители зашатаются, как тени!