— Никита. Иваныч, — соглашалась Екатерина, — я буду вести себя в политике, как опытная куртизанка…
С большим неудовольствием получила она цидулку от Понятовского, который писал, что сгорает от нетерпения припасть к ее ногам и покрыть их страстными поцелуями.
— Гони в шею сего целовальника, — велел Григорий Орлов императрице. — Надо, так и я покрою.
Понятовский был остановлен где-то на полпути в Россию. Екатерина посулила, что сделает его королем Польши, но в Петербург — нет, ни шагу! Она писала бывшему любовнику:
«Я должна соблюдать тысячу приличий и тысячу предосторожностей… Знайте, что проистекло едино из ненависти русских к иностранцам… Прощайте же, бывают на свете очень странные положения!»
Эти «странные положения» при Петре III сделали так, что русская армия была поставлена под знамена битого Фридриха — целый корпус Чернышева был в распоряжении короля. Король торжествовал, имея во власти своей такую мощную армию, какова русская! Главный виночерпий на пиру раздоров, король просто хмелел от восторга.
А генерал Чернышев ворчал, как и его солдаты:
— Русские волонтирствовать непривычны. Наемничать Руси не пристало. Испокон веков самим кулаков не хватало, чтобы только за себя да за свои домы биться…
Войска Чернышева стояли под Швейдницем, готовые к штурму — умирать по приказу короля в битве с австрийцами. Сеял дождь. По холмам растекалась чужеземная темнота. Люди были молчаливы и хмуры. Завтра жди новых крестов на полях Силезии…
В палатку Чернышева шагнул, легко и ловко, король Фридрих:
— Мой друг, итак, все готово. А — ваши войска? С вашего соизволения, я поставлю их как раз напротив Дауна… Поверьте, я бы поставил их против слабейшего противника, но Даун причинил России и ее армии столько неприятностей, что вы не откажете в удовольствии себе отколотить его как следует?
И вдруг — топот, ржанье, голос гонца;
— Где Чернышев-генерал? Командующему пакет.., из Питера!
Чернышев ознакомился с бумагами, велел позвать гонца и расцеловал его грязные небритые щеки:
— Сколько дней скакал?
— Восемь. Ажио закачало всего.
Кошелек с золотом Чернышев бросил в руки курьера:
— Ступай! — И повернулся к королю:
— Соизвольте прочесть…
Так Фридрих узнал о перевороте в Петербурге.
— Даун стоит против вас, — сказал король Чернышеву. — Я не ручаюсь за этого ублюдка, но он может и напасть на вас, ничего не зная о манифесте Екатерины… Будьте, генерал, начеку!
Лагерь ожил, русские запалили на холмах Силезии высоченные, до самых небес, костры, шел пир горою, батовали лошадей казаки.
— Пеки лепешки, кати водку сюды… Нет Петра — есть Катька!
И летели всю ночь над Силезией протяжные русские песни. Даун на русских не напал. Но присутствие русского корпуса помогло Фридриху одержать очередную победу над австрийцами.
— Они неплохие ребята, эти сибирские волки, — задумчиво произнес король. — Пруссия теперь так ослабела, что, боюсь, станет слишком зависима от России… Портить отношения с русскими я не желаю, и потомкам своим завещаю: бейтесь насмерть с кем угодно — только не дразните русского медведя в его берлоге!
И он повернулся к де Катту:
— Заготовьте распоряжение по всем амптам: до самых рубежей Польши я беру русских на свое довольствие… Комендантам городов отпускать им безвозмездно хлеб, вино, соль, мясо, табак! Не дай бог, если они недоедят или недопьют…
Так закончилась для России эта грандиозная битва. Новых земель Россия не обрела, но Пруссия превратилась в покорного вассала России, а Европа убедилась, что рост могущества России не может быть никем остановлен! Сыны великой русской равнины прошли через многие страны континента, и не было силы, которая бы остановила их стремление к победе… Русские, выходя из войны, могли честно глядеть в глаза миру: они свое дело сделали!
А что было сказать Австрии и Франции? Пруссия осталась в прежних границах. Вена выходила из войны ползком, совершенно обессиленная, а из сердца ее торчала «прусская стрела» — король Фридрих. Франция потеряла не только колонии в Новом Свете, но и авторитет в Старом Свете, — она скатывалась в разряд второстепенных держав мира.
И одна только Англия, широко рассевшись за океанами, была полностью утешена… Франция, не в силах бороться далее с Англией, собиралась заключать с нею тяжкий мир.
— Мир так мир! — сказал Терсье де Еону. — Будьте готовы с пером и со шпагой.
И де Еон, едва прибыв из Варшавы, очутился снова в коляске. На выезде из Парижа ему встретился Луве де Кувре — известный сочинитель скабрезных романов.
— Куда вы? — спросил писатель, любопытствуя.
— Сейчас в Лондон, — ответил де Еон.
— А что вы там собираетесь делать?
— У меня только одно занятие: делать что-нибудь…
* * *
Совершенно не понимая — почему, но Луве де Кувре, словно предчувствуя дальнейшие события, в свой знаменитый роман «Похождения Фабласа» вставил и кавалера де Бомона, который действовал в романе переодетым в женское платье.
Скоро н мы подойдем к тому рискованному моменту, когда нашему герою предстоит переодеваться.
Проступили вдали неяркие берега Англии, и дипломаты Франции выбрались на палубу корабля. Это были — де Еон и герцог Нивернуа, добрый малый. Глядя на Англию, которая надвигалась на корабль призрачно и медленно, герцог Нивернуа вздохнул:
— Вот на этом берегу живет нация, которая умеет обделывать свои делишки лучше нас с вами. Но мы, — сказал Нивернуа, — на то и дипломаты, чтобы как следует изгадить англичанам их праздничный пудинг… И, клянусь, мы это сделаем!
— А мне, — спросил де Еон, — какая будет отведена роль в этом благородном занятии?
— Наша задача проста: я буду покупать английский парламент, а вы, кавалер, станете расплачиваться за покупки.
Де Еон был ошарашен цинизмом Нивернуа:
— Вы думаете, фрер, что англичане плохие патриоты?
— О наивность! — отозвался Нивернуа, — Пора бы уж вам и знать, что с тех пор, как в древности фнникяне изобрели денежные знаки, дипломатия народов упрощена до предела.
Берега Англии за это время уже основательно приблизились.
— Что мы сделаем по прибытии? — спросил де Еон.
— Пообедаем! И покажем англичанам, что у нас водятся денежки. И даже больше, чем они думают о нас, бедных французах…
Назначенный послом в Лондон, чтобы заключить мир, герцог Нивернуа был весьма яркой фигурой в дипломатии. Мизерный ростом, почти карлик, он обладал пронырливостью, знанием языков и придворных нравов. Легкий, как мальчик, Нивернуа имел прозвище «сильф».