В ЭТОЙ ДАВНЕЙ ИСТОРИИ МАЛО БЕСПРИСТРАСТНЫХ СВИДЕТЕЛЕЙ — ЕЩЕ МЕНЬШЕ ОБЪЕКТИВНЫХ СУДЕЙ. НО СЛЕЗЫ НЕ ВЫСОХЛИ…
ПО ВЕЧЕРАМ ЕЩЕ СКОРБЯТ СТАРУХИ МАТЕРИ НА ЗЕЛЕНЫХ БЕРЕГАХ ВОЛГИ, ТЕМЗЫ И МИССИСИПИ.
НО СНАЧАЛА МНЕ ХОЧЕТСЯ СКАЗАТЬ…
Мой отец начал жизнь матросом на балтийских эсминцах, а закончил ее комиссаром морской пехоты в руинах Сталинграда. От него я перенял любовь к флоту и юношескую тягу к стремительным кораблям. Сейчас мало кто знает, что с 1942 по 1945 год в нашем флоте существовало воинское звание — юнга. Оно присваивалось подросткам, которые освоили флотскую специальность, дали воинскую присягу и могли наравне со взрослыми нести самостоятельную вахту возле механизмов. К числу таких счастливцев принадлежал и я. Мне было 15 лет, когда я стал рулевым на эскадренном миноносце. Удивляться тут нечему: война — время большого доверия к юности.
Нам, юнгам, очень хотелось попасть в самую заваруху морской войны, и мне здорово повезло — я служил на Северном флоте. Наши эсминцы охотились за подлодками противника. В составе союзных эскортов они конвоировали караваны с поставками по ленд-лизу, Не все еще в нашей стране отчетливо представляют, какой длинный и страшный путь проделала через океан простая банка свиной тушенки, пока ее где-нибудь в окопах под Курском не вскрыл штыком наш героический солдат…
О том, что все виденное было историей, я понял гораздо позже — к сожалению! Сумбурные восприятия флотской юности легли в основу моего первого романа (кстати, не совсем удачного), и я думал, что уже никогда не вернусь к этой теме вторично: меня надолго увлекла русская история. Помню, что в 1969 году я готовил к печати очередной исторический роман «Пером и шпагой» — роман о секретной дипломатии XVIII столетия, — и вдруг, в самый разгар работы! — меня властно заполонила тема каравана PQ-17, я отложил наше давнее и взялся за наше ближнее.
Это была как бы встреча с юностью…
В памяти возникли бензиновые пожары на танкерах; казалось, я снова вижу, как стонуще умирают транспорта, а на их палубах танки и паровозы, словно обезумев, расшибают грузовые контейнеры. С первых же слов я понял, что у меня получается реквием — вроде последнего «прости» всем тем, кто с палубы корабля шагнул прямо, в бездну.
В сокращенном варианте «Реквием» был спечатан сразу же после написания.
Ленинградский журнал «Звезда» опубликовал его в майском номере за 1970 год, посвященный 25-летию Дня Победы. Я никак не ожидал, что больше всего откликов получу от читательниц. «Реквием каравану PQ-17» женщины почему-то восприняли гораздо острее, нежели читатели-мужчины. Здесь же позволю себе выразить глубокую благодарность всем, кто указал мне на недостатки и явные промахи, которые я постарался исправить, готовя книгу к отдельному изданию.
Естественно, в такой краткой вещи, как эта, немыслимо отразить всю полноту описываемых событий, и потому более подробную картину судьбы PQ-17 читателю следует искать в специальных работах.
* * *
По ночам в Атлантике, этой извечной колыбели флотов всего мира, жутко становилось иногда человеку…
Ты встречал мертвецов с пропавших кораблей, и волна несла их на своем ликующем гребне, а мертвецы не тонули, раздутые, как и бушлаты на них, насыщенные капкой и воздухом.
Ты слышал, как во мраке вдруг начинали работать дизеля, питая током опустошенные за день батареи подлодки, а вот и она сама низкая длинная тень с бульбой рубки, которую заплескивает море.
Ты видел, как проносилась растворенная в ночи теплая громада крейсера, а куда он идет — об этом зачастую не ведали даже те люди, что несли вахту на его мостиках.
Ты невольно вбирал голову в плечи, когда из ночных туч, с воем поглощая пространство, падала тяжелая «каталина» на двух звенящих моторах, из фюзеляжа ее рушилось что-то похожее на бочку — это еще одна мина прибавилась в океане.
И чаще всего погибал человек в Атлантике самой худшей из всех смертей, которая зовется безвестной. Это не та общедоступная смерть, когда тебя подберут, накроют шинелью и уложат в братскую могилу. У этой смерти нет даже могилы…
Моряки предельно точны в своих докладах:
— Срок автономности вышел… в эфир на связь с базою не выходит… позывные — без ответа! Ну, значит, конец.
— Нет, сэр, — невозмутимо ответил Брукс. — Но я хотел бы отметить один факт, о котором часто забывают… Страх может подавить человека.
По-моему, нигде это чувство не проявляется с такой силой, как при проводке конвоев в Арктике… Знаете ли вы, адмирал Старр, каково приходится людям там, между островом Майен и островом Медвежьим, в февральскую ночь? Это тяжелая, мучительная борьба… Каждая ваша мозговая клетка напряжена до предела… Вы находитесь как бы на грани сумасшествия. Знакомы ли вам эти ощущения, адмирал Старр?
Ол. Маклин. Корабль его величества «Улисс»
В мае 1941 года британские станции радиоперехвата нащупали в эфире учащенную работу самолетов германской метеоразведки. Лаборатории службы погоды, летящие над океаном, взяли под наблюдение колоссальный район — от Исландии, где уже высадились англичане, до сплоченных ледников Гренландии, где недавно стали хозяйничать американцы. Немцев интересовало состояние, паровых льдов, плотность туманов, скорость ветра и сила волнения на море…
Начальник английской морской разведки предстал перед Дадли Паундом, первым морским лордом.
— Сэр, — сказал он, — у меня такое предчувствие, что Берлину неспроста понадобился долгосрочный прогноз погоды. Хочется верить, что мы уже держимся за хвостик веревки, с другого конца которой вьется петля для висельника.
Дадли Паунд отреагировал на это без улыбки:
— Надеюсь, Годфри, вы не дадите меня повесить?
— Нет, сэр! Мы приложим все старания, чтобы сунуть в петлю вашего берлинского коллегу — гросс-адмирала Редера.
— Благодарю вас, Годфри, вы всегда так любезны…
Восемнадцатого мая 1941 года германский линкор «Бисмарк» отвалил от пирса оккупированной польской Гдыни. Гарнизонный оркестр исполнил при этом печальную мелодию, прозвучавшую в это тихое утро траурно-щемяще. Впрочем, гитлеровский адмирал Лютьенс рассчитывал, что операция под кодовым названием «Рейнское учение» завершится благополучно.
— Если бы не эта грустная баллада, совсем некстати сыгранная в нашу честь, никто бы и не заметил нашего отплытия. Я надеюсь, — говорил Лютьенс на мостике «Бисмарка», — что, пока мы не вырвемся на простор океана, в Англии даже кошка не шевельнется. Смотрите, как пустынно море: все корабли задержаны в портах, чтобы нас никто не заметил…