– Э-э… случается, что мы рассказываем обидные истории про левантийцев. Это нас смешит.
– Ага. Юмор изменился не так сильно, как вам кажется. Давайте, расскажите мне анекдот про левантийцев.
– Ну что ж… Один левантиец встречает другого и говорит: «Привет, как идут дела?» А тот ему отвечает: «Пешком».
– А дальше?
– Это все.
– Вы были правы. Юмор изменился.
– Теперь вы видите, что мы в двадцать шестом веке.
– Боюсь, вам понадобится что-то еще, чтобы меня убедить.
– Я не могу доказать вам, что сейчас 2580 год, поскольку мне приказано не рассказывать о прошлых веках.
– Но вы же рассказали мне про сметану, шафран и академиков…
– Потому что это были занятные истории.
– А самоубийство французских академиков – тоже занятная история?
– По сравнению с ужасами, которые произошли с тех пор, – да.
– Скажите лучше, что больше ничего не можете придумать.
– Вы меня с ума сведете!
– Тогда я сделаю вам уколы из смеси шафрана с винным камнем.
– Прекратите кривляться! Люди, которых вы любили, мертвы, слышите? Они уже несколько веков как мертвы!
– Нет, Цельсий, это уже не смешно.
– Пора бы вам, наконец, усвоить: двадцать шестой век – это совсем не смешно!
– Вы не имели права на такой бестактный аргумент.
– Я понимаю, что поступил бестактно, но я также понимаю, что вас могло убедить только это. Вы же не думаете, что я это выдумал.
– Как знать? Вы такой бессердечный.
– Я могу поступить и хуже, если вы до сих пор мне не верите. Я могу сделать запрос и узнать, как именно умерли те, кого вы любили.
– Пощадите! Не надо!
– С удовольствием убеждаюсь, что вы больше не подозреваете меня во лжи.
– Вы садист.
– Нет. Настоящим садизмом было бы позволить вам думать, что вы сможете вновь увидеть своих друзей. А поскольку слово «мертвый» является наиболее сильным аргументом, пришлось мне к нему прибегнуть.
– Да-да, наслаждайтесь своим величием.
– Но… вы опять плачете? С момента нашей встречи вы то и дело принимаетесь плакать!
– У меня больше не осталось надежды. Пять минут назад я верила, что это розыгрыш. А теперь сомнений больше нет, я знаю: они мертвы, те, кого я любила. И я плачу, да, плачу, потому что я одна на целом свете.
– Не надо так думать: в настоящее время население планеты составляет…
– Не хочу этого знать! Чем вас больше, тем сильнее я ощущаю свое одиночество!
– Не стоит рвать на себе волосы.
– Да это вас я готова разорвать, чурбан вы несчастный!
– К чему мы придем, если будем все время пререкаться?
– А мне некуда идти! Хочу только вас придушить напоследок, понантийский дикарь! От вас все мои беды…
– А от вас – мои.
– Ваши беды ничто по сравнению с моими! Потерять тех, кого любишь, – худшее, что может случиться.
– И дальше что? Собираетесь мне рассказать про волшебную страну Любовь?
– Я собираюсь вас уничтожить! Стереть с лица земли – вас, вашу эпоху и ваш мир!
– Браво. Наконец-то дельная мысль. И как же вы собираетесь это сделать?
– Я обязательно отыщу красную кнопку, на которую стоит лишь раз нажать – и планете конец.
– Как трогательно. Действительно, в ваше время будущее именно так и представляли.
– Так или иначе, но я вам наврежу!
– Мы в этом совершенно уверены. Именно поэтому мы и запретили вам выходить.
– Да я вам прямо здесь какую-нибудь пакость устрою!
– Валяйте, устраивайте.
– Вы ведь вынуждены сидеть тут со мной, да, Цельсий?
– Да уж.
– И вам нельзя выходить?
– К чему вы клоните?
– Я вас до белого каления доведу. По-моему, у меня к этому природная способность.
– А я вам повторяю, что имею разрешение ударить вас куда захочу. Впрочем, в прошлый раз мне даже понравилось.
– Отлично. Я это обожаю.
– Вы говорили другое, когда я заехал вам прямо в глаз.
– Я передумала. Сорок секунд назад я стала мазохисткой.
– Посмотрим.
– Я расскажу вам свою версию того, что произошло между 1995 и 2580 годами.
– Любопытно.
– Я смогу изложить события лишь в общих чертах, ведь источником мне служат лишь те мелкие детали, которые я почерпнула из нашей беседы. Я, если можно так выразиться, детектив будущего.
– Нет, прошлого.
– Правильно, никак не привыкну. Итак, в двадцать первом веке энергетический кризис достиг апогея. Началась эпоха строжайшей экономии. Я поняла, что некоторые богатые страны, даже англоязычные, довольно сильно обеднели.
– Почему вы так решили?
– Благодаря вашему намеку на некоего писателя из двадцать первого века по фамилии Брахам, который не пожелал рассказать о нищете своих сограждан, поскольку не знал, как правильно пишутся их фамилии. Эта деталь наводит на мысль, что речь идет об Уэльсе. Конечно, это всего лишь гипотеза.
– Я промолчу.
– Так или иначе, обнищание коснулось множества зажиточных стран, а в бедных уголках Земли дела обстояли и того хуже. Совершенно очевидно, что жителей всей планеты охватило крайнее негодование.
– Вот как?
– Да, а иначе не случилось бы этой чудовищной мировой войны в двадцать втором веке.
– Поподробнее, пожалуйста.
– В разговоре вы часто упоминали двадцать второй век как самый страшный кошмар. А еще вы обмолвились, что ядерные ресурсы давно истощены. Я в этом не очень разбираюсь, но, чтобы так скоро прийти к подобному дефициту, по-моему, человечество должно было устроить настоящий атомный фейерверк. И меня это поражает.
– Вас поражает, что началась война? Странно, если бы ее не было.
– Нет, меня поражает, что человечество выжило. Мы всегда думали, что в случае ядерного конфликта наступит конец света или, по крайней мере, будет уничтожен наш вид. Тогда-то люди и нашли способ укротить свои варварские инстинкты. Вообще-то «укрощенный варвар» – хорошее определение для человека.
– Говорите о себе.
– Нет, я, конечно, варвар, но не укрощенный. А вот вы укрощенный, хотя даже названия варвара не заслуживаете.
– Ваше определение не совсем точное – оно не каждому подойдет.
– Это правда. И меня тем более поражает ограниченный характер той ядерной войны. Как вам это удалось?