По утрам Эмма, сладко потягиваясь, ударяла молоточком в серебряный диск, висевший на стене в изголовье ее кровати. По этому призыву госпожи немедленно являлись придворные дамы и служанки, рабы вносили обитую медью лохань с теплой водой. Нежась в приправленной душистыми луговыми травами лохани, Эмма выслушивала последние городские сплетни, дворцовые слухи, узнавала новости.
Ролло еще не вернулся, сварливая Виберга не встает из-за плохого самочувствия, в дальнем флигеле опять видели, призрак, и служанки отказываются туда заходить, Эмма вздыхала. Ей давно следовало заняться ремонтом дальних построек, и тогда будет меньше нежилых помещений, где дворне мерещатся призраки.
Являлась Сезинанда, еще больше располневшая, но румяная и живая, очаровательная. С ней Эмма болтала, спрашивала о здоровье детей, делились маленькими тайнами Служанки тем временем заплетали ей волосы. Став женой Ролло, Эмма уже не могла ходить с распущенной по плечам гривой, но и надеть скандинавский платок ее никто не мог заставить. Поэтому она придумывала каждый раз нечто новенькое — зачесывала волосы наверх и завязывала в узел, опустив на спину длинный хвост (этой прическе она научилась в Байе, где обычаи северян были сильней, чем где бы то ни было); могла просто заплести косу или две, перебросить их на грудь или уложить короной на голове, собрать в узел на затылке или двумя заплетенными сложными петлями собрать за ушами.
В это утро она велела заплести волосы в косы от висков, а сзади, на уровне лопаток, сплести в одну. Косы украсили кораллами. Их цвет не шел рыжим волосам Эммы, однако женщинам в положении полагалось носить коралл, так как он обладал свойством облегчать беременность. Хотя Эмма и так переносила свое положение на редкость легко, беременность даже красила ее, придавая ее облику женственную округлость и удовлетворенность.
— Клянусь былой невинностью, у тебя непременно будет дочь, — уверенно говорила Сезинанда с высоты своего двойного материнства. — Я вон на последних месяцах вся пятнами пошла, а ворчунья Виберга совсем измаялась изжогой. Вот у нее непременно будет сын, Эти будущие воины нещадно грызут нас изнутри.
Эмма мечтательно улыбалась. Она почти машинально оправляла складки широкого платья из зеленого сукна, думала о чем-то своем, почти не глядя в зеркало, и была так хороша, что в прищуренных глазах Сезинанды невольно появлялась зависть.
Принесли завтрак — ломти белого хлеба, масло, мед, молоко. По одному начали впускать ожидавших у дверей торговцев. Эмма ела и одновременно разглядывала предлагаемый товар — ткани, перчатки, броши, амулеты, пряжки для сандалий и поясов. Она все еще не могла пресытиться выбором товаров и возможностью покупать не торгуясь.
Одна из брошей — извивающийся дракон из перегородчатой эмали с бирюзой — вызвала у нее особое восхищение, и она тут же скрепила ею складки одежды на плече. На лавке у стены наигрывал на лире мальчик-паж Риульф. Он был сиротой, отпрыском знатной норманнской семьи, и Эмма искренне привязалась к нему. Риульф был очень красив, просто-таки золотоволосый купидон, словно сошедший с мозаичного панно, и к тому же обладал прекрасным голосом и слухом. Когда он начинал напевать, Эмма порой отворачивалась от торговцев и пела вместе с ним.
Справилась еще раз о муже. Нет, он еще не вернулся. Эмма вздыхала, ополаскивая пальцы в чаше с водой и в окружении свиты отправлялась осматривать хозяйство.
Эти ежедневные обходы Эмма ввела в обязанность и осуществляла их лично. Заглянула в коровник, в новую сыроварню, отведала свежего творожного сыра. Прошла по ткацким, прядильням, заглянула в кухню. Ее неуемная энергия не давала ей бездельничать. Кликнув майордома и свою свиту, начала обход дворца: посещала сводчатые анфилады из красного кирпича, внутренние дворики с увитыми ползучими растениями колоннами, деревянные флигели, где жили со своими семьями дружинники Ролло.
Эмма заходила в каждое помещение, разговаривала с людьми — на романском, норвежском, латыни, — ей нравилось узнавать новое о людях. За узким залом следовали ряды кладовых, небольших часовен, превращенных в каморки для прислуги, потом — открытая галерея — опять зал, огромный, непонятно для чего предназначавшийся еще при императорах Каролингах.
Часто в помещениях, куда заглядывала Эмма, толпились рабочие: красили, чистили, стучали молотками. Все то время, как Эмма живет в Руане, она следила за перестройкой дворца. Некоторые его покои были в неплохом состоянии — мозаичные полы, дубовые галереи, винтовые лестницы, опоясывавшие мощные колонны! Но некоторые помещения совсем никуда не годились — краска на оштукатуренных стенах шелушилась, толстые колонны-подпорки были покрыты пятнами от сырости и плесени, в некоторых арочных сводах от протечек отвалился гипс, обнажив войлок и дранку. Эмма окидывала все взглядом полководца, изучающего предстоящее поле боя. Ее распоряжения были сродни приказам — ясные, четкие, продуманные. Возражений она не принимала.
Майордом, испытавший на собственной персоне, каковы коготки у этой малышки, угодливо склонялся перед ней, представлял мастеров, нанятых для ремонта, — плиточников, мастеров по росписи стен, резчиков по кости и дереву, стеклодувов. Эмма разговаривала с каждым из них.
Кузнец, принесший образцы дверных украшений, был одарен особым вниманием. Его звали Аврик, и когда-то он был монахом в Гиларии-в-лесу, где выросла и Эмма. В Руане он стал помощником у кузнеца Одо, а когда старик умер, не выдержав наказания, которому его подвергли, заподозрив в пособничестве побега Эммы, Аврику досталась и его кузня, и хозяйство, и молоденькая беременная жена.
Теперь же, когда Эмма стала женой правителя, она особо покровительствовала Аврику. Оказывать благодеяние — одно из преимуществ власти, какую она теперь имела, и Эмма не могла отказать себе в этом удовольствии.
Послеобеденные часы Эмма посвящала вышиванию. Много шила для ребенка — чепчики, свивальники, пеленки. Она думала о нем, еще не родившемся, с нежностью и волнением. Ребенок шевелился в ней, рос, и это наполняло будущую мать радостью и страхом.
Эмма знала, что роды — это испытание, которое уносит немало женских жизней. А ей еще предстояло таить свои роды от Ролло, от ее Ролло, который так ждет это дитя.
— Твое тело, в котором зреет мой наследник, стало мне еще более дорогим, — говорил он, целуя ее.
На ее коленях лежало крошечное платьице, и Эмма, вышивая По его подолу кайму из маленьких цветов и зверей, мысленно думала о том, как много детей рождается и умирает в этом мире. Почти каждая женщина обязательно теряла кого-то из своих детей, и эта мысль была для Эммы невыносима.
Она привыкла казаться беспечной, вызывать восхищение и зависть, но сейчас, когда она думала о жизни, что теплится в ней, она ощущала себя слабой и ранимой. Это дитя будет для нее всем, это ребенок Ролло, ребенок, благодаря которому она и стала тем, кем была сейчас, и получила любовь того, о ком и не смела мечтать.
Игравший на лире Риульф вдруг прекратил свою игру, насторожился. Девушки, сидевшие за ткацкими станками, тоже замерли. Откуда-то долетал шум, хлопанье дверей, звуки рогов.