— Ну что ты, родимая! Люди вон смотрят.
Святослав скоро заметил, что княгиня приехала какой-то иной. Более оживленной, беспечной. Да еще и христианкой. И когда они к вечеру достигли частоколов крепости Заруб, он только молча наблюдал со стороны, как она молится своему новому Богу, благодаря того за благополучное возвращение. Даже о делах княгиня не сразу заговорила, зато сказала иное:
— Я познала Бога, сын мой, и радуюсь. Если и ты познаешь — тоже станешь радоваться.
Святослав только хмыкнул.
— Как мне одному принять иную веру? Ведь дружина моя того не поймет, насмехаться станет.
Но Ольга не уступала:
— Если ты крестишься, то и люди твои за тобой последуют.
Может, так оно и было бы, да только мог ли князь о том даже подумать, если он еще недавно день чуров отмечал, еще и дым от праздничной поминальной тризны с его накидки не выветрился. Да и что ему тот кроткий Христос, о каком прощении и милосердии может идти речь, когда Святослав на днях повелел посадить на кол попытавшихся было отказать в уплате дани старейшин из северянского полесья. А не посадил бы — и иные вожди с окраин захотели бы бунтовать против нового молодого князя. Нет, только страх и жестокость позволяют удерживать огромную Русь в кулаке. А мать вон говорит, что людям нужно снисхождение и понимание, что единый Бог поможет людям сплотиться и стать единым народом. Что-то Святославу в подобное мало верилось. Блажь какая-то… от ромеев привезенная. А ромеев Святослав не жаловал. Потому и сказал матери: мол, веру-то она у них подцепила, а как же с обещанной для него невестой византийской? Что, не вышло? Значит, и ему не судьба их Бога принять. А пока что… И Святослав о другом заговорил: если уж матушка столь милосердной и всепрощающей стала, то пусть смирится и с тем, что он ладу свою, Малушу, дочь Малка Любечанина, в тереме на Горе Киевской поселил. Ибо нет для него суженой краше и милее ее, да и ребеночка от него уже ключница княгини понесла.
Ольга в первый миг даже как будто умилилась: надо же, вот и она скоро бабушкой станет. Но потом вспомнилась прежняя привычка управлять и все делать с умом. Вот и заговорила суровее: дескать, пусть сын пока с Малушей своей забавляется, но женой и не думает назвать. Ибо он князь, и жена ему нужна княжеского рода. Малуша же — порождение ведьмы, а такой княгини на Руси не надобно. Так что будет Ольга сватов в иные страны отправлять, как и положено в делах правителей. У нее уже есть виды либо на княжну угорскую, либо на царевну хазарскую. А Малуша…
— А что это о тебе и Свенельде поговаривают? — неожиданно прервал рассуждения княгини Святослав. Смотрел с хитрым прищуром.
И Ольга отступила. Смутилась сначала, но гордость свою не уронила. Сказала, что как Свенельд был при ней, так и останется. Ну а о невестах для сына они потом потолкуют. Малуше же Ольга выделит село Будутино, что близ Киева находится. И уж если та носит ее внука, пусть не челядинкой обычной живет, а хозяйкой собственного подворья. Но чтобы при дворе Ольги Малуша нагулыша своего и не показывала! Ибо княгиня не сомневалась, что ничего путного у дочери чародейки не родится, даже горько сделалось, что ее кровь породнится с темной ведьминой породой.
С самой же Малфридой Святослав встретился приветливо, ну да они всегда ладили. И Святослав даже послушал мудрую колдунью, не стал перечить, когда она просила его не вмешиваться в дела матери и Свенельда.
— Ну, за Свенельда вы все горой, — ворчал Святослав. — Мать ему в очи заглядывает, Малуша шепчет, что он родной отец ее, ты вон просишь.
— Да, прошу. Ибо он как матери твоей верой и правдой служил, так и тебе в помощь будет.
— А не обидно ли тебе, что он сына твоего Добрыню на конюшню приставил? Как холопа какого.
— Но ведь Добрыне надо с чего-то начинать? Вот пусть обучается и присматривается пока, а потом Свенельд его не обидит. Я ему верю.
Они еще поговорили, но Малфрида совсем загрустила, когда князь стал спрашивать, насколько серьезно увлечение Ольги христианством? Чего это она попов везет с собой, сама молится коленопреклоненно, да и люди ее поклоны бьют, псалмы распевают, будто бы ранее никогда на капище треб не носили, кровью жертв на праздниках не умывались. Когда же ведьма сказала, что Ольга и впрямь подумывает покровительствовать на Руси новой вере, Святослав только зубами заскрипел.
— Ну, это мы еще поглядим!
Малфриде даже расцеловать его захотелось. Выходит, какова бы ни была власть великой княгини на Руси, сын ее еще постоит за старых богов, еще укажет длиннополым священникам их место, еще охранит от христианского влияния старый мир, в котором люди и духи живут бок о бок, — к худу это или к добру. И уж колдовать и ворожить Малфриде тут вряд ли кто мешать будет.
Ну а потом был Киев стольный, толпы людей на пристанях, радостные крики и подкидываемые вверх шапки, громкий рев труб и грохот оружия, каким ударяли по щитам градские дружинники, собравшиеся встречать вернувшуюся княгиню. И были пиры, и пляски, и люди дивились, когда сама строгая Ольга пошла в круг, опираясь на руку нарядного, как греческий патрикий, воеводу Свенельда, и даже слова не молвила, увидев, что Святослав вывел в другой хоровод красавицу Малушу. Та была тоненькая, как шелковинка, что непраздна, еще и не догадаешься. И все же Малфрида, едва взглянув на дочь, сразу сказала — сына носит. Но добавила при этом — женой князю Малуше никогда не стать, так что лучше и впрямь пусть примет в дар селище Будутино — неплохо все же свой угол иметь.
Они разговаривали об этом с дочерью, когда вышли из гудящей гридницы подышать воздухом на деревянное гульбище над княжеским крыльцом. Отсюда, с высоты, было видно, как от кладовых холопы катят по мощенному плахами двору новый бочонок меда, спешат челядинцы с только что вынутыми из печи караваями, от кухонь долетал запах жарившегося мяса. Малуша хоть и слушала мать внимательно, но все же не забывала прикрикнуть сверху, отдать распоряжение. И в какой-то миг молвила, будто с вызовом кому: дескать, другой такой хозяйки, как я, княгиня для Святослава ни за какими морями не сыщет, будь та хоть в палатах царских рожденной, хоть серебром до кончиков ногтей увешанной. С обидой сказала, задышала бурно, зеленые глаза полыхнули.
— Ничего, ты сама знала, на что шла, — произнесла во мраке Малфрида. И добавила через время: — Зато сын твой князем великим станет. Вся Русь ему подчинится.
— Да неужто! — ахнула Малуша, схватившись за щеки.
— Разве я тебя когда обманывала? — негромко отозвалась ведьма.
Сама же в этот миг думала не о дочери, не о будущем ее дитяти, а все больше на сына Добрыню глядела. Мальчишка сидел неподалеку от них на галерейке, ноги свесил сквозь резные столбики перил. Добрыня выглядел расстроенным: огорчен был, что мать никакого гостинца не привезла ему из заморских стран. Вон воевода Свенельд и то одарил его богатой византийской лорикой из мелких пластин, правда, еще великоватой, ну да Добрыня подрастет, доспех его дождется, уж будьте уверены. Мальчик так и сказал это матери. А когда она, чтобы как-то загладить вину, позвала сына, решив показать ему голого банника с его бородой и веником, Добрыня только отмахнулся: он что, раньше банников не видывал? Эка невидаль.