Сияющий витязь ехал, опустив голову, будто в печали или задумчивости; вот стал исчезать во мраке леса, блеснув еще пару раз светом, — словно закатный луч неожиданно пронзил глухую чащу — и исчез, как и не бывало его.
— Надо же! — восхитилась ведьма. — Ранее слыхала о таком, но видеть никогда не видела. А ведь мне сказывали, что только в самых волшебных местах можно встретить трех братьев, сынов Хороса — Зорьку, Вечерку и Полуночку. Вечерку я поглядела вот. Гм. Интересно, если до темноты тут пробуду, то и Полуночку повидаю?
— Да ты лучше на меня взгляни, красавица, — услышала она за спиной негромкий мужской голос с придыханием.
Ведьма оглянулась, но после горящего всадника Вечерки только круги света поплыли перед глазами на фоне темного леса. Обычно она хорошо видела во мраке, но теперь даже ее колдовскому взору пришлось привыкать к темноте. Когда же Малфрида вновь стала все различать, она заметила нечто странное: только что проложенная ее чарами тропа исчезла, кусты поднялись, сцепив ветки, а два стоявших позади толстых дуба приблизились, двигались незримо, будто норовя столкнуть ее с сухой кочки на топкую низину.
— Что, страшно тебе, девица? — услышала она все тот же голос с придыханием. — Давай руку, помогу тебе. Мне красавицы всегда любы.
И тут Малфрида заметила, как из находившегося в одном из дубов дупла выглянул улыбающийся раздетый молодец. Казался он ладным таким, пригожим: тело литое и крепкое, только слишком белое, да и лицо с тонкими чертами бледное, светлые длинные волосы, разделенные на пробор, как у какого волхва, откинуты пушистой гривой за плечи. Незнакомец подался вперед, протянул руку. Улыбка у него была почти человеческая, но Малфрида знала, что человеком он не был.
Мощные кряжистые дубы уже находились совсем близко, давили, наступали, и Малфрида вскинула руку, ухватившись за длань улыбающегося незнакомца. Но тот неожиданно вскрикнул, как от боли, отпрянул от нее, тряся кистью, будто обжегся. И Малфриде пришлось самой податься к нему, подскочить, пока ее колдовские деревья не опрокинули. Она схватилась за толстую ветку дуба, уселась на ее изгибе, устроившись поудобнее. Это было непросто; невысокий, но мощный дуб словно содрогнулся от верхушки до основания, огромные ветки затрещали, как трещат деревья при сильном морозе. И там, где сидела ведьма, рубчатая кора побелела, покрываясь ледяной корочкой, листья зазвенели в инее. Малфрида поняла, что опять от нее холод распространяется. Почему это случается, она не совсем понимала, но заметила, что происходит это, когда она сильно волнуется или боится чего-то. Но боится ли она? Малфрида несколько раз глубоко вдохнула, успокаиваясь, заставила себя улыбнуться.
— Что, обожгла тебя? — почти ласково спросила у красавца из дупла. — Ты уж прости.
Незнакомец перестал дуть на покрытые волдырями пальцы и осторожно покосился на нее.
— Да уж, и холодом можно обжечь не хуже, чем огнем. Как же это я сразу не распознал, что ты чародейка, я бы и трогать тебя не стал. Хотя и хотелось… Сказал же, мне красавицы ох как любы.
Малфрида смотрела на недогадливого. Ишь, за девку ее простую принял. А ведь глаза ее мерцают желтым колдовским светом, волосы вокруг лица шевелятся, будто живые. Но теперь, когда не волновалась уже, от нее повеяло обычным теплом, ее ведьмино очарование — жутковатое, но и манящее — вновь было при ней, и бледный незнакомец даже заулыбался, любуясь.
Малфрида приблизилась и заглянула в дупло, будто хотела рассмотреть его наготу. Но, как и ожидала, увидела, что на уровне бедер его тело переходит в длинный чешуйчатый хвост, уходящий куда-то в темноту древа.
— Так-так. Выходит, ты и есть Змиулан, повелитель змей, который с самим Перуном во вражде.
Когда она назвала его по имени, Змиулан даже приосанился. На его челе замерцал богатый венец, на груди и запястьях появились дивные украшения.
— Да, я царь змей. И любитель красивых женщин. Против меня мало какая устоит, ибо я и хорош собой, и ласков, и богатство дарю той, что полюбит меня и родит от меня ребенка.
— Но ведь твои дети рождаются лишь для того, чтобы воевать с Перуном? Ха, что-то давно я не слышала о подобном, чтобы твои порождения не выступали против Громовержца небесного. Или сила твоя любовная иссякла? — дерзко хохотнула чародейка.
Вообще-то, смешного было мало. Та любовь к женщинам, которой гордился Змиулан, несла его возлюбленным не только радость и богатство, но и смерть. Зачинали-то от царя змеиного смертные бабы легко, жили с ним в любви и согласии, но потом родами все и помирали. Ибо ни одна не выживет после того, как родит огненного змея. Причем змеи были обычно трехглавые, а то и двенадцатиглавые, какие потом разлетались по свету, неся разорение и огонь, осмеливались нападать даже на Перуна, а тот раз за разом убивал их, разя молниями. В древности, как легенды гласили, находились даже отчаянные смельчаки, рубившие гадам головы и получавшие за то особую милость от подателя побед Громовержца; выходили против огненных змеев и чародеи, заколдовывали, заставляли замереть навечно, камнями и даже горами их придавливали. Но в последние годы о таком мало кто на Руси слышал. То ли сильнее почитали Перуна и тот вознесся слишком высоко и стал столь силен, что мог вмиг погубить порождение Змиулана, то ли люди разогнали их, то ли красавицы уже не верили пригожему Змиулану. А может, и впрямь плодородных сил у него поубавилось?
Вот об этом и спросила красеня из дупла ведьма.
— Не твое дело! — огрызнулся Змиулан. — Но вот что я тебе скажу, кудесница: чужую сильную веру стали многие принимать, а к чему это ведет, ты и сама поймешь, если не совсем глупа.
У Малфриды вмиг исчезла улыбка. Лицо стало злым.
— Значит, и ты христиан побаиваешься? Забился тут в дупло, живешь в глуши. Нет бы пойти в селища, в веси дальние да породить столько змеев, чтобы они пожгли огнем христиан поганых!
— Моими детьми хочешь победу над их Богом выложить? — почти по-змеиному зашипел Змиулан. — А что же сама их не трогаешь? В тебе ведь еще горячая кровь, хоть и холодом лютым порой веешь. Что же ты хочешь от меня, холоднокровного змея? Или не научили тебя, что азарт и раж Ярила только смертным дает? А я что? Мне и тут хорошо — тепло и сыро. Что еще пожелать можно?
Сумерки уже почти сгустились, но ведьма с ее острым зрением неожиданно заметила, что Змиулан стареет прямо на глазах. Лицо его стало не просто унылым, но и пошло морщинами, в глазах появилась некая накопленная за века усталость. И от этого Малфриде сделалось грустно. Она перевела разговор на то, зачем сюда пришла: спросила про Жерь, о том, сможет ли Змиулан покинуть свое дупло, чтобы проводить ведьму к Жери?
— А не побоишься Жериной силы? — Старческое лицо Змиулана вытянулось. — Жерь ведь немалую мощь тут скопила. Она и охранительница Хортицы, и ведунья великая, и всем существам тутошним силу дает, подпитывает, когда добрая. Но когда ее зазря тревожат… Ну, не по нраву ей это, скажем так. Потому ее и волхвы солнцеликого Хороса не осмеливаются беспокоить, давно не приходили. А местные смерды сюда и заглянуть опасаются. Ибо Жерь — это Жерь. Пока это диво дремлет, все в ладу на Хортице. Вот и мне тут хорошо подле нее. Правда, баб не хватает. А без плотских утех я стареть начинаю, как все мы, когда теплой крови рядом нет…