— Нет, я не слышу, — улыбнулся монах, — но знаю.
Подобный ответ не удовлетворил Малфриду.
— Ты только и делаешь, что ссылаешься на своего Бога. А разве сам ты уже ничего не можешь? Ну, я имею в виду, без молитв.
По спокойному, умиротворенному лицу Никлота прошла легкая улыбка. Малфрида до сих пор не могла свыкнуться с тем, что его лицо, пусть и сильно испещренное морщинами, стало таким живым и открытым, без былой величавой отстраненности.
— Я ведь говорил, что, когда уверовал, мне была дана Божья милость сохранить некие мои дарования. Человек все же — великое творение Божье, и каждый имеет свои возможности, свой дар. Но если ставишь перед собой непростую задачу, если хочешь исполнить нечто непривычное в миру, нужна помощь свыше.
Малфрида насмешливо хмыкнула.
— А вот я знавала людей, которые многого добивались, рассчитывая только на свои силы.
— Да ну? Нет, моя милая, пусть человек и бывает силен и уверен в себе, но всегда наступают мгновения, когда он надеется еще на что-то, на какую-то высшую поддержку. Люди то и дело восклицают: «О, Перун великий!» или «О, Господи!», приговаривают: «Ну, с Богом!» или же, словно обращаясь к кому-то, говорят: «Ну что за незадачливый день сегодня!» Вольно или невольно они взывают к кому-то, кто выше их. Ибо так уж люди устроены, что в глубине себя ждут некой сторонней помощи. А во что кто верит? Кто в удачу, кто в разум или хитрость, кто в некие, самому не совсем ясные силы — в магию, в счастливый случай, в науки, в судьбу, в приметы. И эта вера подпитывает их уверенность в себя. Я же ощутил настоящие силы, только когда поверил в Господа.
— Но разве ты не отдаешь себе отчета в том, что то, чем ты владел ранее, было куда мощнее, чем все нынешние твои умения?
Легкий вздох был ей ответом. Они посидели какое-то время молча.
Было тихо, лишь птицы выводили вечерние напевы, приветствуя последние лучи заходящего солнца. Закаты над морем тут казались особенно прекрасными.
Никлот чувствовал на себе пронзительный взгляд ведьмы. Она ждала ответа. Но он повторил лишь то, о чем говорил ранее: да, у него некогда были великие силы чародейства, а когда они пропали, он понял, что можно жить и без них. Человек таков, что всегда получит радость от того, что он делает. Никлот же ранее не имел этой радости. Его душа была убита волшебством, но ожила, когда он отказался от магии. А без души жизнь не может быть жизнью. Пропадают желания, исчезает интерес.
У Никлота и впрямь ныне было немало интересов, на которые ранее величественный волхв не обратил бы внимания. Так, ему были любопытны люди, приходившие к нему, волновала их жизнь, их заботы. Ему нравилось следить за полетом облаков, за отсветом неба, определяя погоду на ближайшие дни. Порой он просто получал удовольствие, помогая Исаие и Малфриде возиться на огороде, наблюдал, как растут бобы и сельдерей, сам пропалывал грядки свеклы. И хотя питался он в основном растительной пищей, но ел с удовольствием, словно лишь недавно начал чувствовать вкус, с наслаждением смаковал соленые оливки или тушенную с луком фасоль, попивал вино, разбавленное водой из источника. Иногда у Исаии Никлот вызнавал новости из монастыря, но сам на службу никогда не ходил — ему было позволено не являться. Зато Никлот очень любил посидеть на скамье, установленной для него немым прислужником Нилом над обрывом, откуда открывался вид на бухту внизу и на пологий склон холма, где возле беленых домиков копошились крестьяне. Часто он брал с собой книгу и подолгу читал, порой делая на полях для себя отметки.
Как-то Малфрида спросила:
— Что такого мудрого в этих книгах, что ты уделяешь им времени куда больше, чем наши волхвы созерцательному изучению мира?
Она сидела подле монаха на земле, на нагретой за день хвое и смотрела на легкое марево на горизонте: было похоже, что жара не спадет и в ближайшие дни.
Никлот отвечал, что не только созерцание мира постигают кудесники в чащах. Они заучивают наизусть заговоры и заклинания, чтобы передать эти словесные знания тем, кто придет после них. Самые сложные знания они записывают на древесине специальными резами. Это непросто: знаков-резов множество, они очень сложны, их трудно постичь, трудно ими пользоваться, так что эту науку постигают лишь немногие.
— Но я жил достаточно долго, чтобы понять ее и самому оставлять надпись резами, — поведал Никлот. — И уж поверь, кто осилил премудрость резов, довольно легко справится с текстами христиан. Алфавит куда проще, по сути, он рассчитан, чтобы над ним не мудрствовать долгие годы, чтобы знание было доступно многим. Так что я выучился на удивление быстро. А уж читать мне пришлось потом много. И это такое наслаждение…
— Что ты сейчас читаешь? — перебила его Малфрида. Ей было неприятно, что он с восторгом превозносил все чужое, отмахиваясь от знаний волховской старины.
Оказалось, что это труд некоего Платона под названием «Пир». В нем говорилось, что в древности обитали на земле особые существа, андрогины — перволюди, являвшиеся одновременно и женщинами, и мужчинами. Соединяя в себе оба человеческих пола, они были совершенны настолько, что решили, что они лучше богов, и захотели обойти их, получить власть над миром. Но боги разгневались на андрогинов, разделили их пополам, уменьшив их совершенство и их наглость вдвое. Так, по легенде Платона, и появились люди обоих полов, мужчины и женщины. Однако люди с тех пор неспокойны, они ищут по свету свою половинку и, если находят, счастливы в браке и любви и тогда долго живут в гармонии.
— А ты, моя девочка, — обратился Никлот к чародейке, — нашла ли ты по жизни свою идеальную половинку? Ты так мало рассказывала о себе.
Малфрида действительно не спешила поведать, как жила все это время. Она поняла, что Никлот мог чувствовать, когда его ученица колдовала, потому и знал о ней так много, даже уловил, когда она его в серебряном блюдечке увидела. Очень сильный тогда был посыл, даже в уединенное жилище отшельника проник, но Никлот сразу же уловил его и одним взмахом скинул чародейство. А вот чего бывший волхв не мог знать, так это как она жила обычной жизнью в миру. Так почему бы не рассказать? Особенно сейчас, когда слова Никлота что-то затронули в ее душе. Идеальный друг, возлюбленный, ее половинка… Она подумала о Свенельде — и тут же отбросила эту мысль. Свенельд не для нее, они оба это понимали, а то, что произошло той лунной ночью… Ну, бывает и такое, когда два одиноких сердца находят в краткой любви такую же краткую усладу. А вот Малк… И она сообщила отшельнику, что стала женой того, кто тоже обучался в древлянских лесах, но давно покинул их, что они с ним прожили немало счастливых лет на берегу Днепра подле града Любеча.
Никлота это известие обрадовало.
— Ты сделала достойный выбор, чадо. Малк — он особенный. Ему дано доброе и отзывчивое сердце. Что он полюбил тебя, я видел еще тогда, когда обучал вас. Но не думал, что из этого что-то получится. Ведь вы были такие разные! Ты жаждала чародейства, Малк — любви. Но у него была широкая душа, он мог решиться на любые безумства из тех, какие мы называем отвагой. И если он все же смог приручить такую недоступную девушку, если ты оказалась способна разделить с ним это безумие, то вы — пара. Надо только, чтобы ты поняла, какое счастье выпало тебе. И оно, возможно, стоит того, чтобы отказаться от чародейства. Говорю же тебе — и без колдовства можно жить, и счастливо жить! Да будет на то воля Божья!