Свенельд откровенно рассмеялся, видя выражение досады на лице ведуна:
— Что, не окрутил меня? Ладно, чему быть — того не миновать. А сейчас иди на поварню, пусть тебя накормят, а то вон какой худой стал. Отъешься теперь, чтобы твои древляне не говорили, что мы их ведуна тут голодом морим.
При этом он развернулся и пошел прочь, но едва отошел, как на него почти налетел выскочивший из кузни Святослав.
— Прикажи им, Свенельд! — требовал малец-князь, смешно выговаривая вместо «прикажи» «пииказы». — Прикажи, пусть большое копье мне сделают. Воооот такое, — разводил он руки. — Я князь или не князь? Я в поход иду! И мне нужно большое копье, как у тебя.
— Так уж и как у меня, — усмехнулся Свенельд и, взяв княжича за маленькую ладошку, повернул с ним в сторону кузни.
С высокой каменной галереи княгиня Ольга с потаенной нежностью смотрела на них — своего сына и своего возлюбленного, какой еще недавно был угрозой власти юного князя. Теперь же вон — ведет его, и ценит, что Святослав к нему бегает чуть что. К нему и к Малфриде. И Ольга нахмурилась при последней мысли.
Такой хмурой ее и застал боярин Асмунд. Держал в руках свитки, стал отчитываться, сколько корма коням прибывших дружин отмеряно, где чья рать расположена на постой. Он-де постарался расселить пришлые дружины подальше друг от друга, чтобы сговариваться им неповадно было: так, ни витязей северянского племени Асмунд велел поселить ближе к дружине киевской под крепостью Самват, пусть пока поупражняются да разогреют кровь перед битвой; людей из Чернигова, над которыми стоит доказавший свою верность Претич, устроили на Подоле — уж больно рьяны, а так на строительстве нижнего града хоть какую-то пользу принесут. Варягов Гили Смоленского разместили подалее, возле рынков рабов в Угорском: они все люди небедные, уже сейчас стали там приторговывать, отчего пошлина в казну киевскую поступает. Ну а самых сложных и непокорных новгородских ополченцев с их воеводой Волчарой Асмунд отправил поближе к Дорогожичам, там сам Свенельд за ними приглядит, если что.
— Гляжу, ты со всем справился, мой верный Асмунд, — улыбнулась Ольга, даже взяла руки старого варяга в свои. Несмотря на худощавость былого воеводы, рука у него была сильная, загрубевшая от меча и конских поводьев, а с тыльной стороны левой руки виднелась мозоль от щита, какая обычно возникает у воинов, каким часто приходилось носить щит да отражать удары. Ольга провела по ней пальчиком, почти игриво. Да и глаза княгини были лукавыми, когда снизу вверх взглянула на старого воеводу, уже несколько лет как отказавшегося от ношения доспехов, но разумно и толково помогавшего Ольге здесь, в Киеве.
— А вот скажи мне, Асмунд, не грустно ли тебе, что в поход с нами идешь? Ты ведь служишь миролюбивому Богу, он как, не осерчает на тебя?
Асмунд мягко забрал свою руку у Ольги. Улыбнулся, как, бывает, улыбается не привыкший к открытым проявлениям чувств замкнутый человек.
— Все путем, Ольга. Мой Бог хоть и не одобряет пролития крови, но учит и почтению к правителям.
— Да ну? И что, все христиане так уже преданы правителям?
Тут ей было о чем задуматься. Единый Бог, приучающий к повиновению единому правителю… На Руси вон каждый небожитель на себя почести тянет и жертв требует, так же, как и удельные князья, каждый свою власть отстоять от иных готов. У них волхвы-служители каждого божества на других косятся, каждый своего хочет. И нет единой власти на Руси… Есть, конечно, особенно с тех пор, как еще Олег Вещий Перуна над прочими поставил, но все же в других племенах кто Рода больше чтит, кто Велеса, кто Сварога. А в христианских странах всегда стоит наверху единый глава, и ему подвластные христиане покорны лишь немногим менее, чем Всевышнему.
— Послушай-ка меня, Асмунд мой верный, — задумчиво произнесла Ольга, почти по-девичьи смущенно теребя кончик одной из длинных кос: — Пришли ко мне того молодого попа с Подола, грека Григория, какой этой весной прибыл из Царьграда. Поговорить с ним хочу.
Лицо Асмунда при этом осветилось такой радостью, что Ольга даже досаду ощутила: ну чего встрепенулся, как старый жеребец, когда из денника на луга погулять выпускают? Потому и сказала: не обольщайся, мол, поговорить хочу, это только любопытство потешить.
— И то уже хорошо, — продолжал улыбаться Асмунд. — Не важно, как человек приходит к Богу, главное, что приходит.
— Ну да, так я и пошла к твоему Богу, — хмыкнула Ольга. — Я еще от живой и мертвой воды отказываться не собираюсь.
Но Асмунд продолжал улыбаться какой-то светлой, почти блаженной улыбкой, так странно менявшей суровое лицо воина.
Древлянские отряды стекались к Искоростеню отовсюду: из глухих чащ из-под града Овруч, с полесских краев на реке Уборть, из дальней, укрытой за зачарованным Диким лесом крепости Гольско. Они собирались перед окружавшим Искоростень отведенным от реки Ужи рвом и смотрелись так странно и дико, что привыкшие к виду русских воинов жители даже побаивались этих невесть откуда прибывших соплеменников. Ибо тут и впрямь было чему подивиться. Многие из лесных древлян были одеты в грубо выделанные шкуры прямо на голое тело, головы у большинства тоже покрывало некое подобие накидок, волчьи, медвежьи, рысьи личины, с ниспадавшими на плечи меховыми полостями; у некоторых было некое подобие шлемов из кож, редко у кого с металлом, чаще на них торчали то кабаньи клыки, то косматые уши, то оленьи рога, были даже лосиные, будто носившему их рослому древлянину не составляло труда держать на себе такую махину, и он только посмеивался, когда вращал головой, а от него шарахались. У всех были копья, рогатины и пращи, да еще длинные луки, смолистые, обожженные на огне, да полные колчаны стрел.
— И ты выйдешь к ним? — спросил князя Мала Маланич, видя, как тот решительно накидывает малиновое княжеское корзно, как подпоясывается длинным мечом, принадлежавшим, как гласила молва, еще прежним древлянским князьям и передававшимся каждому новому князю — правителю края. Правда, этот длинный меч в потертых ножнах, с выполненной в форме головы тура рукоятью, подходил к облику низенького рыхлого Мала, как сапоги лосю. Но все же он имел на него право и сейчас собирался выйти с ним к этим решившим отстоять свободу племени людям.
Мал взглянул на своего волхва сурово, даже с достоинством.
— Это мои древляне. Они пришли сражаться за меня! Ведь донесли уже, что предательница Ольга немалую рать в Киеве собирает. Вот и у нас дружина будет, с которой и Руси придется считаться. И это не нелюди твои, кудесник, каких разогнала гроза Перуна. Это теплокровные, смелые древляне. Это хоробры, пришедшие на помощь к своему князю! И я выйду к ним, доволен ты или нет. Я стану во главе их рати!
Темные глаза Маланича строго смотрели на храбрившегося Мала.
— Думаешь, эти звероловы и рудокопы выстоят против умелых витязей с Руси?
Лицо Мала при этом вспыхнуло, он осклабился нехорошо, отчего его маленький курносый нос забавно вздернулся. Но в глазах горел гордый огонь.