Затем он сообщил ей, что, когда покончат с простыми воинами, примутся казнить ярлов, ибо Снэфрид согласилась вместо позорного наказания «свиньей» предать их той смерти, которую дети Одина зовут «кровавым орлом». И Эмма, борясь с обморочной тошнотой, вынуждена была смотреть, как датских ярлов ставили лицом к столбу, связывали им руки, а затем, взрезав со спины подреберье, вырывали из раны легкие и сердце.
Прислушиваясь к хрипу и предсмертной икоте казнимых, Ботто сквернословил в усы:
– Сосунки, бабы в юбках! Воин только тогда являет себя героем и выказывает презрение к смерти, когда сумеет удержать крик. Поделом! В другой раз даны будут знать, что не уготовано им в Нормандии ни славы, ни золота…
Эмма пыталась внушить себе, что те, кто истекает кровью перед нею, всего лишь грубые варвары, алчные бродяги, сеющие смерть и ужас, которых она должна ненавидеть. И все же, когда визг очередной жертвы слился с пронзительным хохотом Снэфрид, она не сдержалась:
– Святые угодники, прострите длань берегущую над тем, кто доверился этому исчадию преисподней!
Она была слишком подавлена увиденным, чтобы придать значение тому, как одновременно к ней повернулись Атли и Ботто. Но ее слова донеслись и до ушей стоявшего неподалеку Рагнара. Эмме было безразлично, передадут ли ее слова супруге Ролло, однако она была крайне удивлена, когда на следующий день ее позвали на пир, данный в честь Лебяжьебелой.
Эмма сидела за одним из нижних столов, украдкой наблюдая за воинственной супругой конунга и невольно отводя глаза, когда замечала, что и та, в свою очередь, поглядывает в ее сторону. Норманны вздымали пенные рога, осушая их во славу своей предводительницы, и странное чувство подталкивало Эмму делать то, что могло бы отвлечь внимание пирующих от Лебяжьебелой. Она пела, когда ее просили; была оживлена и шутлива; когда же Ботто поднял свою чашу в ее честь и многие викинги шумно поддержали его, почувствовала, что ей удалось добиться своего.
Внезапно Ботто придвинулся и, дыша ей едва ли не в лицо, сипло зашептал:
– Тебя, девушка, прозвали Птичкой, но ты могла бы превзойти Сванхвит!
– Что ты говоришь? Почему?
Она опомнилась – и испугалась своего вопроса. Острые глазки седоусого викинга из Байе лукаво поблескивали.
– В тебе есть сила, певунья. Я наблюдал за тобой. Ты хорошо держалась вчера, и ты просила своих святых уберечь Рольва от Белой Ведьмы. Ох, это было бы неплохо, если бы ваши святые хоть чего-то стоили. Рольву не нужна эта женщина – и это так же верно, как и то, что он обязан передать свой меч Глитнир не слабогрудому Атли, а прямому наследнику, крови от крови, своему сыну. Вот его-то и не может подарить ему финка. Рольву нужна другая, и ею можешь стать ты, клянусь перепутанной пряжей норн и своим смертным часом!..
Эмма была поражена. Так вот о чем размышлял Ботто – тот, который сопровождал ее, пленницу, в Руан! Ее вдруг охватило торжество. Завоевать сердце Ролло, заставить его полюбить себя! О нет, она не желала любить его, рожать ему детей, но отомстить, завладеть его душой, обрести вновь над ним ту власть, которую, как он сам когда-то сказал, она над ним возымела… Тогда это привело к тому, что она решилась его освободить. Однако этот варвар лишь посмеялся над ней. Теперь ее очередь. Ролло хочет ее, но этого мало. Ей необходима боль в его сердце, и ради этого она готова потягаться со Снэфрид. Сейчас она глядела на нее едва ли не с насмешкой – та отирала измазанные жиром пальцы о край меховой накидки.
В ту же секунду Эмма ощутила, что эту женщину недаром величают ведьмой. Она испытала мощь ее колдовства, когда под взглядом страшных глаз Снэфрид внезапно начала задыхаться, воздух вокруг нее стал тверже железа, а какая-то неведомая сила, налетев, ударила ее, опрокинула и едва не расплющила. Ей показалось, что еще миг – и она умрет. Колдовство!.. Не окажись рядом Ботто, Снэфрид уничтожила бы ее, как ничтожную букашку.
Позже, когда она пришла в себя в своем покое, рядом с нею находились Атли и Ботто.
– Я ведь предупреждал тебя, чтобы ты остерегалась Снэфрид! – укоризненно твердил Атли. – Она не человек, и это всем известно. Только Ролло, одурманенный ее волшебством, не желает поверить в это.
Эмма коснулась языком пересохших губ. Грудь, горло, лицо все еще болели, как после удара о землю при падении. Слова давались с трудом.
– И тебе не жаль брата, Атли? Почему ты позволяешь ему знаться с дьяволицей?
Атли в ответ сокрушенно качал головой в венце.
– Никто ничего не может изменить. Людям не дано разорвать нить норн… Снэфрид никогда не причинит зла Ролло. Она даже помогает ему в нужде.
Ботто ухмыльнулся, хлопнул Атли по плечу и кивком указал на дверь:
– Ступай, успокой народ в зале, сынок. А я пока поболтаю с этой лозой покровов.
Когда Атли покорно удалился, Ботто желчно заметил:
– Его брат никогда не позволил бы выставить себя за дверь. Клянусь памятью предков, из Атли никогда не выйдет правителя, подобного сыну моего друга Пешехода. Но Ролло, чтобы утвердиться в этой земле, нужна женщина, которая родит ему сыновей, женщина лучших здешних кровей, а не безродная финская колдунья. И пусть меня сплющит молот Тора, если я ошибаюсь!
Он улыбнулся недоверчиво глядевшей на него девушке.
– Вы оба, как ножны и клинок, созданы друг для друга. И Ролло без конца думает о тебе. Я слыхал, он везет тебе из Бретани какой-то редкостный подарок…
…Эмма вздохнула, заворочавшись под тяжелым мехом. Голова гнусного Гвардмунда… Нечего сказать, осчастливил ее Ролло Нормандский, напомнив об их плене в Бретани! И что бы там ни болтал Ботто – она, Эмма, не нужна ему. Сейчас он пирует вместе со Снэфрид, всецело занятый возвращением Серебряного Плаща. У них слишком много общего: вера, ложе, власть…
Она еще долго металась, призывая сон, пока однотонный шум дождя не убаюкал ее и она погрузилась в короткое тяжелое забытье.
Перед рассветом ее разбудила Сезинанда:
– Он прислал людей! За тобой и епископом. Беренгар уже подготовил конные носилки, ибо дождь все еще льет.
Эмма в ответ натянула на себя одеяло и пробормотала:
– Я не охотничий сокол, чтобы нестись по первому же свисту.
Сезинанда лукаво улыбнулась:
– Ни один сокол не имеет такого колпачка, какой Ролло прислал тебе. Взгляни, Птичка! Неслыханное великолепие!
Из резного ларчика, который она держала перед грудью, показался роскошный венец. Драгоценные камни тускло и великолепно блеснули в точеных трилистниках, на ободе засветились молочно-белые жемчужины.
– Говорят, он привез его из самой Бретани!
Корона, которую примерял на нее Герик-берсерк. Ролло бился с ним насмерть, защищая Эмму. Она улыбнулась. Так вот он, подарок, приготовленный Ролло!
– Платье, Сезинанда! Я еду!
Когда она была готова, то почти приплясывала, глядя на себя в зеркало. Ослепительный венец сиял на распущенных по плечам огненных волосах, темный шелк мерцал малиновыми бликами, обтекая стройный торс, струясь до земли. Шитые золотом цветы словно плавали в его волнах. Кроме того, Эмма надела золотые подвески и двойное ожерелье из алых гранатов, ажурно оправленных светлым золотом.