Она смахнула слезы, глядела вперед. Видела впереди, на хорах, вокруг алтаря, множество свечей, больших и малых. Слепили глаза облачения священнослужителей, златотканые, белые, лиловые, алые, выступавшие на фоне черных облачений монахов. Певчие же были одеты в белые полотняные стихари; они пели псалмы. А у подножия алтаря стояла знать со своей свитой и придворными, все в нарядных одеждах и с зажженными свечами в руках.
Эмма вдруг почувствовала, что ожидает чего-то. Было странное ощущение, что в эту волшебную ночь Рождества Христова произойдет нечто чудесное, необычное, счастливое. Такое чувство возникало у нее лишь в детстве, однако когда в полночь священник поднял вверх кончиками пальцев облатку, и все присутствующие опустились на колени, и красивый голос возвестил о рождении Иисуса Христа, она не смогла сдержать себя. Плакала легкими счастливыми слезами, истинно веря, что чудо наступит, что ее жизнь изменится к лучшему.
Звучали колокола. Потом хор запел торжественную литанию. Эмма все плакала, хотя и видела, что епископ Ратбод, сидевший в кресле под балдахином в золотом облачении с двурогой митрой на голове и посохом в руках, вел себя как-то странно. Нервничал, ерзал на месте, а взгляд его так и блуждал по толпе. Люди в церкви загомонили. Некоторые вставали с колен, растирая окоченевшие члены. В проходе произошло столпотворение из-за прибывших двоих новых прихожан. Люди шептались – великий грех опоздать к мессе. Но новоприбывшие, звеня кольчугами, поспешили укрыться в боковом приделе, дабы не привлекать к себе внимание. Вновь зазвучал орган. Отслужили мессу. Люди мерзли, но благочестие превозмогало, и большинство осталось в соборе.
Слышался звонкий красивый голос, певший на латыни:
– Спаситель мира, спаси нас всех. Господи помилуй, Христе, услышь нас…
Лишь после последнего благословения верующие, усталые и стремящиеся отведать в тепле праздничных угощений, двинулись к выходу. Настроение у всех было приподнятое, все казались умиротворенными и веселыми. Это было время, когда и последнему нищему позволялось прикоснуться с пожеланиями на Рождество к плащу сеньора, а женщины-нищенки, протягивая детей знатным дамам, просили последних благословить их. Поэтому Эмма не удивилась, когда увидела, что кто-то в притворе протянул ей руку, окропленную святой водой.
Паломник. Стоял, опустив голову так, что под полями шляпы не было видно лица. А рука – потемневшая от холода, грубая, с длинными сильными пальцами, несомненно, была рукой воина. Эмма чуть коснулась ее пальчиками и перекрестилась, поздравив таинственного доброжелателя с Рождеством. Она уже прошла под арку портала, когда невольное любопытство заставило ее оглянуться. Паломник стоял, глядя ей вслед. И дрожащий свет свечи чуть освещал его скулу, линии сильного подбородка.
«Не может быть!» – пронеслось в голове Эммы, но ей вдруг словно стало не хватать воздуха, а сердце застучало где-то у горла.
Отвернувшись, она последовала за Ренье. В голове стоял гул. И хотя она старалась доказать себе, что это лишь плод ее воображения, голова ее кружилась, она почти слепо поднялась на ведущую ко дворцу галерею.
И вдруг остановилась как вкопанная, не обращая внимания на вопросы фрейлин, не слыша, как ее окликнула королева Этгива.
Левая рука! Паломник подал ей воду левой рукой! Это было в высшей степени непочтительно, если только… Если только подававший не был левшой!
Мир вдруг словно закружился вокруг нее. Она припала к толстой колонне, чтобы не упасть. Безумная надежда… Ролло! Это был он! Здесь. В одежде паломника.
Как сквозь туман она различила лица своих дам, встревоженное лицо поддерживавшего ее Эврара, удивленный взгляд королевы.
– Мадам, вам плохо?
Невероятным усилием воли она заставила взять себя в руки. Выпрямилась.
– Нет, все в порядке. Однако я бы хотела вернуться в собор. Хотела бы помолиться в одной из часовен.
Эврар глядел на нее подозрительно, а черные брови Этгивы поднялись к спадавшей на чело блестящей бахроме покрывала.
– Но как же, герцогиня?.. Конечно, мы восхищены вашим благочестием, но ведь нас ждет праздничный пир.
Однако Эмма вдруг стала непреклонной. В конце концов ей уступили. Эврар взял факел, и они пошли назад. Двигаясь от колонны к колонне, Эмма глядела на освещенную пламенем костра площадь перед собором.
– Ты кого-то ищешь?
Это спросил Эврар, но Эмма не ответила. Паломника не было видно, и она подумала, что он остался в соборе. Она решила пойти туда, но возвращение герцогини привлекло бы к себе внимание, и она направилась к небольшой дверце в углу, где трансепт примыкал к главному нефу. У входа резко приказала Эврару обождать ее снаружи. Она, конечно, доверяла Меченому, но не настолько…
Встретившиеся на лестнице священнослужители удивленно поглядели на нее, но она прошла мимо, словно не заметив их. Открыв следующую дверь, склонилась в низком проходе. Теперь она была на галерее над южным нефом. Кровля здесь спускалась наискосок, пол был выгнутым, с углублениями с обеих сторон, повторявших свод потолка бокового нефа внизу. Слева от нее – ряд небольших арок пропускал свет из главного нефа. Осторожно прильнув к одному из устоев арки, она поглядела вниз.
Там было еще много людей, особенно бедняков, предпочитавших здесь ожидать последнюю вергилию – раннее утреннее богослужение. Того, кого она приняла за Ролло, она не нашла. На какой-то миг ее внимание привлекла группа людей, стоявшая возле входа в ризницу. Под темным плащом поверх роскошной ризы она узнала объемистую фигуру канцлера Ратбода. Он разговаривал с двумя вооруженными людьми, но Эмма не могла припомнить, из чьей они свиты. На какой-то миг мелькнула мысль, отчего это Ратбод задержался в соборе ради беседы с вавассорами, а не поспешил отведать рождественских угощений в большой зале дворца, где были накрыты столы? Однако сейчас ее занимало нечто иное, и она тут же выбросила канцлера из головы.
К ней подошел священник, учтиво спросил, что угодно герцогине. О, госпожа хочет помолиться в уединении? Такое благочестие весьма похвально. В конце галереи есть небольшая часовня, и он готов проводить ее. Эмма резко отказалась, но взяла у монаха свечу. Когда он удалился, она медленно стала двигаться от арки к арке, вглядываясь в людей внизу. Доски строительных помостов мешали ей, и она почти перевесилась через каменные перила.
Наконец она увидела его. Он сидел на цоколе колонны у противоположного бокового нефа. Поля шляпы по-прежнему затеняли его лицо, но его поза – согнутое колено, на которое он небрежно уронил руку, эта бесцеремонная расслабленность – показалась ей до боли знакомой. К нему подошел один из чернецов, которые разносили глиняные плошки с теплым отваром, дабы нищие могли подкрепиться в ожидании вергилии. Не глядя на предлагавшего, паломник принял угощение не вставая. Левой рукой.
«Нет, это невозможно! – вдруг попыталась сама себя урезонить Эмма. – Это бред, это безумие, это самообман. Ролло выгнал меня, он остался в Нормандии, он властитель целого края. И он никогда не будет бродить с посохом по дорогам, питаясь подаянием».