Однажды, когда стоял полуденный зной, Эмма мыла в доме терновые ягоды для наливки. Ей помогала младшая дочь хозяев десятилетняя Обрея. Больше в доме никого не было – Ренула ушла к лесному озеру коптить рыбу, Бальдерик и старшая хозяйская дочь Рустика были отправлены помогать на руднике, а Вазо… Эмма порой прислушивалась к стуку над головой. В этот знойный день, когда жизнь в селении замерла, эти звуки казались оглушающими. Но Вазо, с тех пор, как увлекся резьбой по дереву, удержу не было. Вчера он выточил деревянного конька, а сегодня вознамерился установить его на крыше. Эмма, глядя, как он, оставив костыль, карабкается на кровлю, несколько раз отговаривала его. Вот вернутся вечером мужчины, тогда и установим. Однако Вазо утверждал, что лучше его конька никто не установит. Даже палящий зной не мог его остановить.
Эмма ссыпала ягоды в чан, и они только собирались с Обреей установить его на огонь, как на улице что-то случилось. Послышался грохот, что-то упало, а затем раздались оглушительные вопли Вазо. Эмма с девочкой кинулись во двор и обнаружили голосившего возле упавшей лестницы управляющего.
– Убился! Ох, убился! – орал Вазо.
Эмма ощупала его и, кроме пары треснувших ребер, ничего смертельного не обнаружила. Вазо даже смог доковылять до ложа. Но при этом не прекращал стонать и утверждать, что, видимо, настал его смертный час.
– Умолкни! – прикрикнула на него Эмма. – Ну хочешь, я позову тебе священника, чтобы исповедаться?
У Вазо округлились глаза. Уж если и госпожа думает, что он помирает, то дела совсем скверные. Эмма рассчитывала, что если прибудет монах, то они на пару убедят управляющего, что нет ничего страшного, но теперь поняла, что совершила ошибку. Вазо рыдал в голос, слезы градом стекали ему в бороду, и он твердил, что если ему пришла пора помереть, то ему нужен священник и Ренула, ибо свои последние минуты он хочет провести со спутницей жизни.
Как Эмма его ни утихомиривала, он только расходился. Просил кликнуть к нему жену. А тут еще Обрея с перепугу начала голосить и, заливаясь слезами, льнула к отцу.
«Черт с вами, – подумала Эмма. – Придется все-таки идти на озеро за Ренулой. Далековато, конечно, не менее чем час идти. Но хоть в лесу отдохну после духоты у очага и этих воплей».
Дорогу к озеру она знала хорошо. Шла не спеша, наслаждаясь прохладным сумраком леса. Как всегда, ее охраняли псы, и она чувствовала себя спокойно. Ренулу она нашла в одиночестве. Ее тоже охранял лохматый волкодав, встретивший своих братьев радостным лаем. Поначалу Ренула заволновалась, стала высказывать Эмме, что той в ее положении не следовало отправляться так далеко.
– Если бы я осталась в усадьбе, то совсем бы сошла с ума от воплей твоего супруга и дочери. Или, того хуже, разродилась бы раньше времени. А мне еще как минимум месяц носить.
Но едва она поведала Ренуле, что случилось, как та изменилась в лице, и хотя Эмма пыталась ее успокоить, говоря, что ничего серьезного с Вазо не случилось, тут же заторопилась домой.
– Вы тут последите за рыбой, госпожа? Я ее только уложила. А я скоренько пришлю за вами кого-нибудь.
Что Ренула попросту забыла о ней, Эмма поняла, когда прошло часа два. Но не очень-то огорчилась. Она была занята делом, время летело быстро, и Эмма со снисходительной улыбкой размышляла о сильнейшей привязанности этих немолодых супругов. Хотела бы и она вот так с верным другом встретить закат своей жизни. И перед ней всплыло то живое единственное лицо, с кем она хотела бы провести всю жизнь. И тут же, в который раз, она запретила себе думать о прошлом.
Эмма следила, чтобы уголья не остывали, накладывала на решетку рыбу и покрывала ее листьями дуба и бука, чтобы задерживать дым и чтобы рыба лучше прокоптилась. В свободные минуты она просто сидела, бездельничая, расслабленная и умиротворенная, машинально поглаживая голову черной собаки, примостившейся рядом. Но вот собака подняла голову, навострила уши и напряглась. Глухо зарычала. Но тут же Эмма различила топот копыт. Ей стало не по себе. Она вскоре явственно различила звон металла. Кто бы это мог быть – одинокий всадник, крупной рысью несшийся по каменистой тропе с восточной стороны?
Эмма была наслышана о диких людях, скрывавшихся в Арденнах от закона. Но за все это время, что она жила здесь, была лишь одна стычка с ними, да и то далеко в горах, на горных пастбищах, куда пастухи на все лето выгоняли овец. Конечно, приближавшийся всадник не обязательно мог быть разбойником, но Эмма чувствовала себя особо уязвимой. У нее не было с собой никакого оружия, чтобы защищаться, только железный трезубец, которым добывали скопившуюся в озере форель. Но его и оружием-то можно было назвать лишь с натяжкой. Оставалось надеяться лишь на собак. Эти огромные преданные звери не дадут ее в обиду.
Всадник приблизился. Над низкими зарослями кустов на склоне уже блеснуло острие его копья. И тотчас собаки сорвались с места и с глухим ворчанием бросились вперед. Лай их был полон ярости. Послышалось испуганное ржание лошади, звук хлыста, и одна из собак взвизгнула. Громкий яростный крик всадника тут же сменился сочными ругательствами. Тогда Эмма поднялась и сквозь кустарник поспешила на помощь прибывшему. Или собакам, ибо, узнав голос всадника, понимала, что он достаточно ловок и безжалостен, чтобы расправиться с ее любимцами.
Псы были хорошо натасканы. Вернувшись к хозяйке, сели, еще со вздыбленными загривками. Малейший знак – и вновь кинутся на чужака.
Эмма глядела на подъезжающего Эврара.
– Благо тебе, Меченый.
– И тебе, Птичка.
Он внимательно оглядел ее.
Еще несколько дней назад, будучи в аббатстве Ставло, что не так далеко от Белого Колодца, он и не думал, что ему придется сделать крюк и посетить усадьбу в Арденнах, но неожиданно он встретил там брата Маурина и других монахов, привезших в Ставло рукописные книги, какие им заказали в аббатстве. Эврар и не собирался расспрашивать их о «дочери», но эти бенедиктинцы сами навязали ему компанию, рассказали об Эмме: как ладно она справляется с хозяйством, какая она отменная врачевательница и благородная госпожа. «Звезда» – так прозвали ее в Арденнах, и скоро у них появится маленькая Звездочка, ибо госпоже Эмме вот-вот рожать.
И тут Эврар опешил. И решил все же наведаться к Эмме. Если у нее родится дитя, то в Лотарингии появится новый принц или принцесса. Если, конечно, Эмма не понесла от этого пса Леонтия. Да, ему нужно встретиться с ней и узнать, в чем дело.
И теперь, соскочив с коня, ведя его на поводу, он не сводил с Эммы пристального взгляда. Он отметил для себя, что она не одичала в глуши, а выглядела так, словно лишь вчера покинула дворец в Реймсе. Та же горделивая осанка, достоинство в каждом движении. Одета-то, конечно, бедновато – в грубое домотканое платье ржаво-бурого цвета, но с вытканным у горла и на уровне колен темно-синим узором. Платье было свободным, но отнюдь не скрывало выступающего шаром живота Эммы. И от этого в хрупкой прелести этой девочки было что-то трогательное. Но держалась она все с тем же независимым видом, который прежде так раздражал Эврара. Даже коса, обвившая ее голову, придавала Эмме вид коронованной особы. В полумраке леса ее волосы из рыжих казались почти каштановыми. Она была несколько растрепана, легкие прядки спадали на лоб и виски. А в ушах чуть покачивались дешевые подвески – обычные стеклянные шарики, какие делают лесные стеклодувы, нанизанные на проволоку, – но в слабом полумраке леса они блестели, как алмазы.