И едва только сняли с балок домов и деревьев тела повешенных и потушили пожары, в Лондоне начался праздник. Уорвик остался верен себе, и его щедрость не знала границ. На улицах жарили бычьи туши, откупоривали бочонки с превосходным вином, гремела музыка, а сам граф поспешил в Тауэр, дабы освободить Генриха VI Ланкастера.
Короля-узника приветствовали восторженным «ура». Память толпы коротка, и все уже забыли о том, что именно при попустительстве этого слабодушного правителя страну грабили жадные временщики, что именно при нем вспыхнула война Роз, что он был душевно нездоров, а порой впадал в полное помешательство. Сейчас толковали лишь о том, что он сын славного Генриха V, стяжавшего Англии славу в Столетней войне, и что король-узник богобоязнен и добр. В эти минуты его любили и почитали так же, как и стоявшего рядом с ним Уорвика, и, когда граф при огромном стечении народа опустился перед королем на колени и во весь голос произнес вассальную присягу, толпа взорвалась радостными кликами и множество колпаков взлетело в воздух, в лазурное небо, на котором, словно по волшебству, впервые за последние месяцы засияло солнце.
Никто не мог и заподозрить, что именно в это время Уорвик отдал приказ схватить королеву Элизабет, и лишь вмешательство ее младшего брата, Джона Вудвиля, спасло ее. Пока Делатель Королей праздновал свой триумф, юный Вудвиль успел тайно доставить свою беременную сестру с малюткой-дочерью и сыновьями от первого брака в Вестминстерское аббатство, где она обрела убежище и покровительство церкви.
Однако сам Джон Вудвиль попал в руки Уорвика. Этот юноша слыл самым жадным из алчной родни королевы и самым жестоким. В народе его прозвали «мясник». Поэтому толпа пела и веселилась, когда после страшных пыток он был казнен и его отрубленная голова выставлена на пике у въезда на Лондонский мост как наглядное свидетельство того, что Уорвик ничего не простил Йоркам и готов расправиться с каждым из них.
На следующий день собрался парламент, который вновь возвел Генриха VI на трон, а Эдуарда объявил узурпатором, незаконным сыном герцога Ричарда Йорка и осудил его за то, что он в нарушение всех обычаев обвенчался с Элизабет Грэй. В этом последнем пункте обвинения проявилась личная обида Уорвика, мстящего за оскорбление, нанесенное его дочери. Он объявил в парламенте, что незамедлительно отправится сражаться с узурпатором Эдуардом Йорком и не будет считать свою миссию завершенной до тех пор, пока в Англии не останется лишь один государь.
А что же Эдуард? О постигших его бедах он узнал лишь на подступах к Ноттингему. Новость была сокрушительной: Уорвик – в Лондоне, народ и парламент признали Генриха Ланкастера законным королем, а войска отреклись от него, принеся новую присягу. В полной растерянности Эдуард оглядывал ряды своих сподвижников.
– Милорды… Видит Бог…
Он не находил слов, и самые преданные отводили взгляд. Лишь один из них смотрел ему прямо в лицо, и в его глазах читался вызов. Это были зеленые, чуть раскосые глаза младшего брата Делателя Королей.
– Лорд Монтегю… Сэр Джон! Вы принесли священную клятву… Наши дети помолвлены. Могу ли я рассчитывать на вас?
– О, мой король!.. – Монтегю низко склонился. Этот ответ, не означавший ничего определенного, озадачил короля, но он не стал настаивать, а лишь повторил:
– Помните же, сэр Джон! Принцесса Элизабет все еще наследница английской короны и невеста вашего сына.
Монтегю вторично поклонился.
В это время вперед выступил лорд Гастингс, ровесник и друг короля.
– Ваше величество, я думаю, нам предстоит бой с проклятым Невилем. Поэтому позвольте мне отправиться в Глостершир к вашему брату за подкреплением.
Эдуард печально усмехнулся:
– И ты, Гастингс, друг мой, покидаешь меня…
– О, мой господин! Я делаю то, что сейчас наиболее насущно. Я уверен, что герцог приведет с собой свежие силы и мы сможем дать бой Медведю.
Эдуард сжал пальцами виски, потом резко вскинул голову.
– Да, Гастингс, ты прав. Мы дадим Невилю бой. Ты отправишься к Дику и приведешь его. Мы с ним скверно расстались, но он неглуп и сам поймет, что сейчас не время сводить счеты. Каков бы он ни был, Дик, он не оставит меня.
Потом он обратился к брату королевы:
– Граф Риверс! Вы будете нашим послом и без промедления поедете навстречу Уорвику, дабы договориться с ним о месте и времени битвы. Передайте ему мой вызов.
И он протянул Риверсу перчатку. Тот, нерешительно шагнув вперед, принял ее. Ни для кого не было секретом, что этот брат Элизабет Вудвиль, не взирая на богатырское сложение, не отличался особой отвагой. Видимо, подумал об этом и Эдуард, глядя, как смущенно теребит королевскую перчатку шурин. Но менять свое решение он не стал.
– Ну же, сэр Энтони! Я доверяю вам вести переговоры. Ступайте и помните, что кровь вашего младшего брата Джона вопиет об отмщении. А теперь, милорды, я полагаю, нам следует стать лагерем и сделать необходимые приготовления. Что же касается меня, то я решил дать обет.
Он вскинул голову и торжественно поднял правую руку:
– Клянусь благополучием королевства и короной, что не буду знать ни отдыха, ни сна, пока либо я, либо Уорвик не падет!
– Аминь! – единым дыханием отозвались присутствующие.
Король поглядел на них. Кто отводил взгляд, кто хмурился, кто отрешенно размышлял о своем. Эдуард вздохнул. Кому из них он мог верить?
– Барон Майсгрейв! – обратился он к высокому воину с ниспадавшими до плеч светло-русыми кудрями. – Я желал бы видеть вас в эти часы рядом с собой.
Войска Эдуарда сделали остановку в небольшой деревушке на берегу затянутого ряской пруда. Стояла удивительно тихая ночь, мириады звезд смотрели вниз. Дожди прекратились, но в воздухе уже чувствовалась прохлада приближающейся осени.
Эдуард, не доверявший никому, выбрал себе для ночлега домик, выстроенный на сваях посередине пруда, куда вел шаткий мостик. С ним остался один только Филип Майсгрейв.
Вглядываясь в окружающий мрак и огни костров, вокруг которых грелись солдаты, король думал о непостижимости божественного промысла, пославшего ему это испытание. Вдали затихал шум. В открытое окно вливался сырой ночной воздух. Король поплотнее прикрыл его, но в последнюю минуту задержал свой взгляд на стоявшем на мостике Майсгрейве. Люди непредсказуемы. Мог ли он ранее предполагать, что человек, которого он считал своим соперником, проявит такую преданность? Мог ли он думать, что этому рыцарю, вызывавшему ранее у него брезгливое раздражение, он станет доверять больше, чем другим приближенным? А ведь когда-то он безумно ревновал к нему Элизабет. Элизабет! Разве не счастье уже то, что она успела укрыться в аббатстве, избежав, быть может, страшной кончины. Господи, воистину нет предела твоим милостям!
Король опустился на колени перед походным аналоем и положил голову на сложенные ладони. Он молился…
Эдуард не заметил, как заснул. Усталость и тревога сделали свое дело. Данный всего час назад обет растворился в сумраке сновидений.