Неплохо бы дать статью о том, что заговор сионских мудрецов существует в действительности.
— Рон, вы что — спятили?! — испуганно спрашивала Зяма, нашаривая кнопку ночника.
— Я берусь это доказать! — радостно выпаливал он. — Впрочем, не хотите, не надо. Можно и о другом. Я, например, располагаю доказательствами того, что абсолютно все русские государи были членами масонской ложи и тайно исповедовали иудаизм.
— Рон, подите на фиг…
— Как хотите… По крайней мере надеюсь, вы не струсите дать наконец исчерпывающую статью о том, что евреи расселялись по территории нынешней России гораздо раньше так называемого русского народа и говорили на одном из четырнадцати славянских языков до того, как на нем стали говорить славяне!
— Ну хорошо, — измученно соглашалась Зяма, — только, Рон, прошу вас — аргументированно!
Если еще добавить, что свои статьи Рон Кац почему-то подписывал псевдонимом Халил Фахрутдинов, можно себе представить, каким улюлюканьем встречали историки и журналисты «Региона» каждый его выход на страницы прессы, сколько писем приходило в редакцию газеты «Полдень» от негодующих читателей и сколько шишек валилось на головы Зямы и Вити от главного редактора их газеты-мамы, господина Залмана Штыкерголда.
— …Ну вот, пожалуйста, — обескураженно проговорила Зяма, когда файл со статьей Каца открылся на экране компьютера, — «Киргизы — потерянное колено Израилево».
— Как! Ведь в прошлый раз он доказывал, что японцы — потерянные колена.
— Ну, видишь, он пишет — евреи прошли через Тянь-Шань, смешались с киргизскими племенами и вышли на территорию Японии… Представляешь, как сейчас на нас навалится Мишка Цукес!
— Пусть попробует! Мишке-то крыть нечем, он не знает древнекиргизского.
— Зато он историю знает.
— Но Кац же цитирует древнекиргизские «Хроники»: «И пришел на берег великого Иссык-Куля Иегуда с женами и рабынями, с множеством овец, и принес на берегу жертву Богу Ягве…»
— Да разве тогда киргизы были? — засомневалась Зяма.
— Что ж, «Хроники» были, а киргизов не было?
— Ну ладно, — сдалась Зяма. — Только, Бога ради, ставь знак вопроса и эту приписку насчет «мнения не совпадают» дай более крупным шрифтом…
Часам к семи вечера наконец покончили с текстами. Сейчас Витя отвезет ее на своем апельсиновом «жигуле» к новой автостанции и вернется в редакцию — верстать всю ночь. Назавтра готовые полосы должны лежать на столе у господина Штыкерголда.
— Ох, совсем забыл! Тебя разыскивает очередная старая перечница, — сказал Витя, переобувая пляжные сандалики на туфли. — Кажется, опять по поводу деда. Включи автоответчик…
Сердце у Зямы заволновалось в торжественном предчувствии.
Время от времени ее отыскивали старухи, еще живые дедовы пассии.
Они натыкались на ее фамилию, набранную мелким шрифтом внизу, на первой полосе газеты — редактор Зиновия такая-то.
Звонили; страшно волнуясь, осторожно допытывались — имеет ли она отношение к Зиновию Соломоновичу такому-то. Ах, внучка?! Что вы говорите! Так бы хотелось взглянуть на вас одним глазком…
Она назначала встречу в кафе «На высотах Синая», угощала «угой». Любопытно, что все старухи, не зная иврита, пирог тем не менее называли «угой». Вероятно, это слово в их склеротическом воображении ассоциировалось с русским словом «угощение».
Каждая рассказывала о деде что-нибудь новенькое, лихое, сногсшибательное, часто — малопристойное, а порой и ни в какие ворота не прущее… Слушая их, Зяма испытывала прямо-таки наслаждение, счастье, восторг.
Она включила автоответчик. После сигнала несколько мгновений покашливали, прочистили горло, вероятно, сплюнули в салфеточку и наконец, увязая языком во вставных челюстях, старческий голос аккуратно и торжественно произнес:
— Уважаемая госпожа редактор! Интересуюсь — или вы имеете отношение к Зиновию Соломоновичу, одной с вами фамилии. Если у вас будет желание поговорить с его старинной знакомой, то позвоните мне…
Дважды твердо диктует номер…
Ах ты, милая моя! «Уважаемая госпожа редактор!» Наверняка написала сначала на бумажке, тренировалась, выучила, зубы мешают…
Итак, очередная возлюбленная деда Зямы. Сколько ж тебе лет, возлюбленная? Ведь деду было бы… стоп! Деду, шутки шутками, было бы девяносто пять… Впрочем, он всегда любил юных. Код иерусалимский, значит — «На высотах Синая»…
Зяма набрала продиктованный старухой номер, и та сразу взяла трубку.
Да-да, она имеет отношение к Зиновию Соломоновичу, она его единственная внучка. (Хотела сказать «законная», но сдержалась.) Конечно, что ж мы по телефону-то! Рада буду встретиться с вами. Например, в кафе. Да вы знаете, это в центре, — «На высотах Синая». Отлично… отлично… Ат-лич-на!.. Значит, завтра, в пять… А я — шатенка. Да вы меня опознаете: я очень похожа на деда…
— …Ну и ходок был твой дедуля! — заметил Витя, заводя машину.
— Да! — с гордостью ответила Зяма. — Он не пропускал ни одной стоющей юбки!
Они медленно ехали по улицам Южного Тель-Авива. Всюду копали, меняли коммуникации, приходилось объезжать. Иногда минуты на три застревали в пробках.
На углу улицы Негев они медленно проехали мимо двух пожилых обрюзгших проституток с разрушенными лицами.
— Ветераны большого минета, — уважительно заметил Витя.
Подкатив к автостанции с улицы Левински — ко входу на четвертый этаж этого гигантского сооружения, — он сказал привычно:
— Как подумаю — на какие рога ты едешь, живот сводит… Когда уже ты купишь нормальную квартиру в нормальном месте?
— Никогда, — привычно ответила она, выбираясь из машины, — мне там нравится.
Она лгала. Ей совсем не нравилось то, как она живет последние четыре года…
4
«…Обнаженная писательница N. лежала в горячих струях воздуха, которые гнал на нее большой вентилятор…»
Омерзительно…
«Обнаженная писательница N. лежала под горячей струей воздуха от вращающегося вентилятора…»
Того хуже…
«Обнаженная писательница N…»
Да ну ее к черту — обнаженную! «Голая писательница N. лежала под вентилятором». Вот и все.
Так что голая писательница, и надо сказать — известная писательница, действительно лежала под вентилятором, который с японской вежливостью крутился, кланялся, усердствовал в максимальном режиме, но в этот чудовищный хамсин не спасал ни на копейку. (А влетит в копеечку, вяло подумала она, мало не покажется. Навязчивые мысли о счетах за все муниципальные блага этой паршивой цивилизации, приходящих с регулярностью месячных, в последнее время изрядно отравляли ее жизнь.)