Их страсть таила в себе опасность, запрет, но именно это придавало ей столь головокружительную остроту и неистовство. И как же тяжело было расстаться, а потом, днем, скрывать все, отводить глаза, сдерживать дрожь в голосе!
Они встретились на следующую ночь... и на следующую. Дни же были невыносимы. Мэри чувствовала, что начинает дрожать при одном его появлении, а когда Чарльз общался с другими женщинами, начинала бешено ревновать. Даже к Клодии! А когда ко двору по делам прибыл адвокат Дизоме, как всегда, вместе со своей красавицей женой Жанной, и Мэри увидела Чарльза, беседующего с этой высокой тонкой блондинкой, ревность её словно обожгла. Королева. Позабыв обо всем, нагнала его на прогулке и потребовала объяснений. Брэндон осторожно оглянулся:
– Позже... Мы поговорим обо все ночью. В нашей комнате.
Она еле дождалась положенного часа, но едва Брэндон – страстный, нетерпеливый, ласковый – заключил её в свои объятия, забыла обо всех подозрениях. Он любил её! Она чувствовала это, знала... Хоть Чарльз ни разу не произнес этих желанных слов признания.
Брэндон действительно был восхищен и счастлив. Но в отличие от Мэри, он не терял голову, и первым обратил внимание на странный посторонний звук в пустой галерее дворца Ла Турнель. Отпрянув от Мэри, герцог заставил жестом её затаиться и прислушаться. Лаяла собачка королевы. Тонкое тявканье будило громкое эхо под огромными сводами. Мэри опомнилась первая.
– Это мой Курносый. Несносный пес. Наверное, он увязался за мной. Боже, он может выдать нас!
Оба поняли, что сейчас самое время прекратить свидание. Быстро одевшись, Брэндон первым выскользнул в пустой коридор.
Курносый одиноко бродил под сводами, подметая длинной шерстью глянцевые плиты пола. На Брэндона песик глухо заворчал, но, узнав во второй фигуре, закутанной в голубой плащ, свою хозяйку, так и кинулся к ней, радостно поскуливая, и затих, только когда она взяла его на руки.
Брэндон вглядывался во мрак сводчатого прохода, не спуская ладони с рукояти кинжала. Если их кто-то выследил, он мог лишь одним способом предотвратить беду – убить шпиона. Но все казалось тихо, и влюбленные осторожно вышли в большую галерею, где слабо серели высокие силуэты готических окон, да в самом конце горел факел, у которого несли свою вахту безучастные ко всему швейцарцы.
Брэндон сделал Мэри знак, что она может идти, шепнув, что будет благоразумно, если они на несколько дней отложат свои свидания. Мэри и сама понимала это, но сердце её невольно наполнилось грустью. Последний прощальный поцелуй Чарльза она выпила, словно погибающий от жажды путник. Опять разлука, опротивевшие обязанности, уход за Людовиком, долгие часы за благочестивыми беседами и вышиванием с Клодией... Тоска. Какая же тоска быть королевой!
Они расстались, так и не заметив маленькую фигурку Анны Болейн, вжавшуюся в угол за выступом камина. И даже когда они ушли, фрейлина ещё долго не решалась покинуть свой пост. Она испугалась того, что узнала... увидела. Ах, лучше бы любопытство, зависть к Лизи, которую королева приблизила к себе, не толкнули её на это подглядывание! Этот её подсознательный азарт, желание рискнуть! И зачем она только выпустила Курносого? Зачем шла за ним? Маленький пес не охотничья ищейка, он вскоре потерял след, стал тявкать, беспомощно кружа по пустым переходам. Хорошо, что Анна поспешила спрятаться. И вот теперь она владеет тайной королевы, такой тайной, из-за которой, заподозри её в чем-либо, Мэри живо лишит Анну места, ушлет, если не найдет повода попросту убрать в застенок. И на другой день Анна вела себя особенно предупредительно и мило с королевой, стараясь притвориться самой невинностью, когда та строго расспрашивала свой штат, кто выпустил из её апартаментов Курносого. На Анну королева поглядывала с особой подозрительностью, зная, что пес, кроме неё самой, признает только мисс Болейн.
Анна испугалась. Ведь королева была по-прежнему популярна, Людовик благоговел перед ней, знать преклонялась. Да, заикнись о чем-либо Анна – и она враз потеряет все, чего достигла. Что было для неё важнее, чем место подле её величества? Разве что жизнь...
Оставался ещё мессир Гриньо, который вечно что-то разузнавал, следил, подсматривал... Но он являлся человеком герцога Ангулемского, а Анна зависела от Англии, от короля Генриха VIII. Вся её родня, земли и положение находились в его ведении, Гриньо же просто платил ей. Чью же сторону ей принять? Девочка понимала, что ввязалась в опасную игру, и была напугана настолько, что она, обычно привыкшая во всем полагаться на саму себя, решила на этот раз спросить совета у отца.
Томас Болейн, когда дочь обо всем поведала ему, перетрусил не меньше её самой. Он нервно бродил по покою, теребя свою посольскую золотую цепь.
– Очень прискорбно, дочь, что твое любопытство завело тебя столь далеко. Теперь ты приняла участие в заговоре.
– В заговоре? – воскликнула Анна.
Это слово будоражило ей кровь, Болейн заметил это. В какой-то миг он забыл, что его дочь ещё юная девочка: перед ним стояла матерая интриганка, привыкшая к жизни при дворе и умеющая извлекать выгоды из всего, что узнавала. Ему надо было срочно урезонить её, поставить на место! И сэр Томас рассказал, что Брэндон, идя на связь с Мэри, действовал по повелению короля Генриха и он сам, как посол, знал об этом и даже потворствовал встрече любовников. Теперь пусть Анна подумает, во что она ввязалась. Она – дочь английского посла, подданная Англии и, как и все Болейны, зависит от воли Генриха Тюдора... Генриха, а отнюдь не Людовика Французского. Поэтому Анне следует скрывать то, о чем она проведала отцу, а иначе... И он вновь напомнил, что они – подданные иной страны, а значит, Франция с её двором, нравами и проблемами должны волновать их куда менее, как не должно волновать, с кем спит королева Франции. Поэтому они оба, отец и дочь, будут осмотрительны и станут держать язык за зубами, если не хотят оказаться вовлеченными в государственную измену.
Государственная измена!.. Какие страшные слова. Анна так живо представила себе топор палача и плаху... И невольно погладила рукой свою длинную тоненькую шею. Какое-то дурное предчувствие... Почти осязаемое. Да, отец прав. Но, Боже Всемогущий, что бы он сказал, если бы узнал, что его дочь и так уже вовлечена в интригу... что она получает деньги от Гриньо...
И она начала старательно избегать гувернера Франциска. По сути, Анна оставалась ещё очень молоденькой девочкой. Она испугалась и не понимала, что своим стремлением избегать Гриньо дала ему все основания полагать, что ей что-то ведомо. И он подстерег её однажды, когда она бежала по поручению королевы – затаившись за дверью, Гриньо поймал её за руку, зажал рот и втащил в маленькую комнатку на глазах у невозмутимо несущего свой пост бородатого швейцарца.
– Я думаю, мадемуазель, нам есть о чем поговорить, – спокойно сказал он, подав фрейлине шкатулку, которую та в страхе уронила.
Анна стояла перед ним испуганная, бледная, крепко прижимая к груди богато отделанную шкатулку с принадлежностями для шитья.
– Мне нечего вам сказать, мессир. А королева ждет, мне надо торопиться.