Королева в придачу | Страница: 67

  • Georgia
  • Verdana
  • Tahoma
  • Symbol
  • Arial
16
px

Для Брэндона перевод в Белл все же сулил кое-какие надежды и удобства. Ибо теперь он не страдал от духоты в жару и не дрожал ночью на соломе в сыром помещении. Теперь в его распоряжении имелась вполне приличная кровать, даже с неким подобием балдахина, стол, кресла, к нему прислали прачку и улучшили рацион. Но все же он оставался узником уже более месяца. За это время Чарльз многое передумал. Поначалу, когда его только арестовали, он просто впал в панику, ожидая прихода палачей со дня на день. И хотя они не появлялись, его душило холодное, безграничное отчаяние. Как же он корил себя, как злился на Мэри! Он понимал, что из-за нее потерял все, чего достиг в жизни, чего добился умом и хитростью. И вот он, шталмейстер двора, виконт Лизл, милорд королевского Совета, лишился вмиг всего из-за этой легкомысленной, настырной девчонки! Но и он-то хорош. Поддался на её уловки, глупец. Его ждало такое великолепное будущее, он был в фаворе у короля. И рисковать всем этим ради хорошенькой кокетки, пусть даже она трижды королевских кровей? Хотя разве именно это и не притягивало его к ней, не затрагивало его гордости? Быть возлюбленным самой завидной женщины Англии! Это вносило в его отношения с Мэри Тюдор определенную остроту, к тому же, было в Мэри нечто, что заставляло рисковать ради неё... И вот теперь он пленник.

К нему никто не приходил, им никто не интересовался, и Брэндон впал в меланхолию. Теперь ему не леденили кровь воспоминания о камерах пыток и криках, что раздавались оттуда, он уже понял, что раз его не тронули сразу, то его вина не доказана, а нынешнее положение вызвано скорее гневом короля. Правда, от этого не становилось легче. Но теперь он часто вспоминал рассказы о людях, которые провели в Тауэре всю жизнь, о которых все просто забывали, и если они не умирали под сводами Тауэра, то выходили оттуда уже глубокими стариками. Тауэр недаром всегда вызывал в Брэндоне трепет, как и у всех, кто входил в круг лиц, окружающих королевских особ.

И все же Чарльз Брэндон не принадлежал к числу людей, которые долго предаются отчаянию. Разве он не был баловнем судьбы, человеком без роду, без племени, который возвысился до того, чтобы восседать в королевском Совете и именоваться милордом? Возможно, он посягнул на большее – на сестру своего повелителя, однако, положа руку на сердце, он все же удержал себя в рамках и, по сути, остался слугой Генриха, не предав его.

А потом настал день, когда Брэндон услышал пушечную пальбу и шум в городе. Стражник, принесший ему пищу, не удержавшись, поведал, что пальба по поводу знаменательного события – сегодня, тринадцатого августа, леди Мэри Тюдор выехала из Вестминстера в Гринвич, где состоится её брак по доверенности с Людовиком Валуа, которого представляет герцог Лонгвиль.

Когда страж вышел, Брэндон какое-то время сидел, уставившись в пространство. Никаких доводов рассудка, никаких мыслей, что это было предопределено с самого начала – одна боль. Все его обиды и злость на Мэри исчезли, осталось лишь неразумное и леденящее чувство утраты. Все кончено. Они сломили ее, они вынудили её подчиниться. Он же... Какое кому дело до него? Его устранили, сделав узником, и Мэри смирилась. Бедная девочка, она так опасалась этого брака, так боролась за себя, за свое счастье... «Я хочу быть вашей женой» – так она сказала ему, и это шокировало его и пьянило неведомым доселе ощущениями. Возможно, он сам хотел этого, и даже более страстно, чем признавался сам себе. Сейчас он словно не видел стен своей темницы, он, конченый эгоист, забыл вдруг оплакивать свое горестное положение и винить в нем её; он лишь жалел Мэри, болел её болью.

– Чудесная моя...

Ему следовало осознать, что изначально их чувства были обречены на неудачу, они не смели бросать вызов всему свету. Да он и не бросил... Он подчинился существующему порядку. А вот Мэри... Она особенная. Она не такая, как все мы – льстецы и лицемеры в королевском кругу. Для нас этот круг будто заколдован, она же смогла вырваться из него, смогла разомкнуть этот круг. И её сломали, болью и унижениями заставив подчиниться.

Чарльз вдруг додумал о своем нынешнем положении и понял, что его безопасность и, возможно, будущая свобода зависели именно от её покорности. Как нелепо – она надеялась на него, искала в нем поддержку, но именно из-за него вынуждена была уступить! «Это закономерно», – говорил разум. «Это ужасно», – стонало сердце. Брэндон не сразу смог совладать с собой. Однако, когда к утру следующего дня его неожиданно навестил Томас Вулси, Чарльз уже взял себя в руки, даже подшучивал над канцлером, иронично жалея о том, что заставил милорда архиепископа навестить его в такую рань, когда даже птицы ещё не проснулись.

– Я просто ещё не ложился, – сказал Вулси, достойно располагаясь на жесткой скамье у стены и с интересом разглядывая Брэндона, который, если судить по его измятому виду и кругам под глазами, тоже провел бессонную ночь.

– Я прибыл сюда прямо из Гринвич-Плейс, – продолжал он. – Свадебное пиршество там затянулось до рассвета, но едва гости стали расходиться, я немедленно отбыл к вам.

Брэндон поклонился, игриво улыбаясь.

– Я польщен вашим вниманием. Надеюсь, вы не настолько утомлены, чтобы не поведать мне о свадьбе по доверенности? Было бы любопытно услышать ваш рассказ, ибо я здесь совсем лишен новостей извне.

Вулси окинул его испытующим взглядом и заметил, как бы между прочим, что Брэндону некого винить в своем нынешнем бедственном положении, кроме себя. И лишь от него самого зависит, останется ли он и далее узником Тауэра, или выйдет на свободу. Из всего сказанного Чарльз сделал вывод, что Вулси и впрямь приложил руку к его заключению и, раз он прибыл столь срочно, то либо и впрямь опасается того, что имеет он против него, либо у него есть приказ от Генриха. Но Брэндон не спешил открывать свои карты, ему было необходимо сначала прощупать обстановку. И он, ловко избегая намеков Вулси, все же настоял на повествовании о свадьбе Мэри. Вулси уступил:

– Наша принцесса была хороша необыкновенно. Она была в жемчужно-сером атласном платье и вся украшена драгоценностями, среди которых на её корсаже был и бесценный бриллиант – подарок Людовика, который называют «Неаполитанское зеркало» и который оценен в пятьдесят тысяч крон. Так что наша принцесса сияла и была так хороша, что Лонгвиль, игравший роль жениха, даже возгордился, словно забыв, что женится по доверенности.

– Вот как? – улыбнулся Брэндон.

Он чувствовал, как внимательно следят за ним маленькие глазки Вулси, и небрежно бросил колкое замечание, что, дескать, не так уж и крепка известная привязанность Лонгвиля к мисс Джейн Попинкорт, если он увлекся во время церемонии своей «невестой». Вулси же поведал, что после полуденной мессы архиепископ Лондонский совершил обряд венчания и герцог Лонгвиль, как доверенное лицо Людовика Двенадцатого, объявил о своих полномочиях вступить в брак с сестрой английского короля, а Мэри ответила согласием и даже улыбнулась при этом. Потом гремела музыка, звучали поздравления, и отныне ее высочество Мэри Тюдор надлежало именовать не иначе, как «её величество королева Франции». Конечно, когда она прибудет во Францию, произойдет подлинный обряд венчания и настоящая брачная ночь. А пока разыграли символическое заключение брака: Мэри отвели в спальню, где королева и придворные дамы одели её в роскошную кружевную сорочку, подвели к огромному ложу, где она стала поджидать «жениха». С не меньшей пышностью явился Лонгвиль, снял сапог, улегся подле Мэри на кровать и разутой стопой коснулся её обнаженной ноги. Утолив таким образом страсть, он вышел в другой покой, где оделся... Причем одна любопытная деталь – герцогу велели одеть на одну ногу, ту, которой он коснулся Мэри, красную туфлю. Вроде бы кровь девственницы... Вулси не удержался и захихикал, отметив, как весь двор потешался над этой деталью. Но Генрих ведь любит подобные церемонии. Брэндон отвернулся к окну, боясь, что не сдержится и выдаст себя. Он представлял, как стыдно было Мэри.