Только позже, когда люди разошлись, так и не дождавшись предсказания, верховный волхв подошел к Аскольду.
— Я на тебя загадывал, княже. Но бог молчит. Такого я еще не припомню. Или…
Он замялся, стирая потоки воды с шишковатого оголенного темени.
— Говори! — приказал Дир. Аскольд же только кивнул.
— Раз бог ничего не показал, значит, у тебя, Аскольд, ничего и не будет. Ничего.
— Это как?.. — неожиданно хрипло спросил Аскольд. Едва не застонал, так заныло в груди. — Это… смерть?
Но волхв отрицательно покрутил головой.
— Смерть, княже, кровь показала бы. А так — ничего. Ни жизни, ни смерти.
Только бравада и злые подтрунивания Дира над волхвами придавали Аскольду сил, когда они уходили с капища. К князьям подвели коней, с наборных удил которых свисали лисьи хвосты, сейчас намокшие и жалкие. Аскольд вдруг почувствовал, что сам не заберется в седло, пришлось просить гридней подсадить. И так стыдно вдруг стало. Поглядел на легко вскочившего в седло Дира и махнул рукой.
— Езжай, брат. Я же… Проедусь кой-куда.
Никаких дел у него не было. Но отчего-то решил, что подышать воздухом ему сейчас лучше, чем греться у дымной каменки. Вот и поехал… Куда? Сперва к Угорской горе, где еще год назад велел начать возводить себе курган. И возводить по всем правилам, выложить бревнами утробу кургана, куда можно было бы поместить корабль с его Телом. Местные недоумевали, отчего князь заранее могилу себе готовит? Славяне сжигали своих умерших в домовинах, и только пепел вверху засыпали землей, поднимая курганы. К ним они сходились в поминальные дни всем родом, чтобы попировать, поесть да помянуть усопших родичей. Аскольд же хотел, чтобы его курган вырос на славу, чтоб был он не меньше, чем у иных конунгов на его далекой родине.
Но поездка его расстроила. Насыпь-то, конечно, уже возвели, да и бревна доставили из леса, однако теперь все приостановилось из-за ненастья. Пришлось отругать смотрителя работ, хотя тот был из викингов, давно непригодный к воинской службе, но знавший, как возводить курганы. Не стоило его ругать при посторонних. Варяги созданы, чтобы править другими народами, их не следует прилюдно порочить. Да к тому же от волнения боль в груди усилилась. Князь даже согнулся в седле. И услышал рядом:
— Что, даритель злата, спешишь с устройством могилы? Предчувствуешь, что скоро тебя увлечет туманная Хель?
Это было сказано на его языке. И эти дерзкие слова…
Но Аскольд только презрительно скривился, увидев говорившего.
Бьоргульф, которого здесь все зовут Бирюном. И мало кто помнит, каким воином он некогда был. Но по приказу Аскольда его так покалечили, что тому ничего не оставалось, кроме как валяться в грязи и ругаться. Князь так и сказал ему подвывай теперь, как бездомная шавка, былой ясень брани. По-иноземному сказал, чтобы никто не понял, как владыка Киева реагирует на ругань калеки. Но на себя разозлился — за то, что уделил внимание поверженному врагу.
— Не зря ты сюда прибыл после предсказания волхвов, — только и ответил Бирюн и пополз червяком в грязи.
Лишь отъехав достаточно далеко, Аскольд подумал: откуда ползающий калека знает о предсказании? «Ни жизнь, ни смерть» — сказали волхвы. И полезло в голову всякое: о душах блуждающих, о кромешниках, не имеющих пристанища и мающихся до скончания века.
Вот тогда-то Аскольд и решил отправиться на Подол. Ехал все так же, не спеша, чувствуя, как холодит спину промокший под дождем плащ, как оскальзывается на кручах конь да ворчат недовольно гридни.
Недалеко от основных построек Подола, ближе к городскому лугу, стояла длинная срубная изба с крестом наверху. Это был христианский храм, который Аскольд обещал построить в Киеве ромеям, когда находился у тех в плену и вынужден был креститься. Но хоть он и по сей день продолжал носить на груди серебряный крестик, однако в Христа не больно-то веровал, да и посещал храм только из-за его священнослужителя, отца Агапия, слывущего превосходным врачевателем.
Сейчас Агапий лично вышел на крылечко, длиннобородый, худой, лысый, в черном, по-бабьему длинном одеянии, с серебряным крестом на груди.
— Здрав будь, раб Божий Николай, — кивнул он князю безо всякого подобострастия.
— Говорил же, не зови меня рабом! — огрызнулся Аскольд. А про себя подумал: «И Николаем не зови». Хотя именно это имя дали ему ромеи при крещении.
Князь тяжело слез с коня, голова вдруг закружилась, и он какое-то время стоял, вцепившись в сбрую и опасаясь, что опять упадет.
Агапий понял, что с ним, подошел, поддержал. Гридни смотрели со стороны. Пусть смотрят. Может, решат, что у христиан так принято привечать гостя.
Христианский служитель, которому было позволено жить в Киеве, почти не получал той помощи, которую обещал некогда Аскольд. Жил он, по сути, своим небольшим хозяйством, копался в огороде, ловил рыбу, даже торговал плодами своего труда на рынке. Однако Агапий оказался способным лекарем, к нему стали часто обращаться, что бьшо некоторым подспорьем в хозяйстве, так как киевляне расплачивались с христианином не менее щедро, чем с волхвами. Но его и считали волхвом, пусть даже непонятного им распятого Христа. Хотя то усердие, с каким Агапий вел службы в своем Божьем доме, вызывало у людей невольное уважение. Некоторым волхвам у него бы рвению поучиться не мешало. Да и с людьми окрестными ромей-священник поладил, они помогали ему, где советом, где делом, ну и про Христа его слушали. И так он интересно рассказывал, что некоторые легковерные даже зачастили в избу с крестом, уверовали в Спасителя.
Когда приехал Аскольд, у Агапия как раз закончилась служба. Опираясь на плечо священника, князь наблюдал, как из церкви выходят местные жители: жены купцов, патриархи иных ремесленных родов, — женщины и старики почему-то охотнее всего шли послушать проповеди о добром белом Боге, обсуждали потом со своими домочадцами его деяния… «Ну что там за деяния! — думал Аскольд. — Походил, побродил, совершил несколько чудес. Так чудеса и волхвы-кудесники делать могут. Но последние хоть не требуют, чтобы люди подставляли щеку, если их бьют по лицу».
Однако сегодня Аскольд не был настроен на споры с Агапием, которыми иногда не прочь был поразвлечь себя. Князь опустился на скамью в каморке христианина, смотрел, как тот мешает что-то в склянках, подогревает на огне.
— Вот, Николай, выпьешь это и постарайся полежать спокойно. А еще лучше тебе уехать на какое-то время из Киева. Да не на ловы или в полюдье, а в какую-нибудь отдаленную усадьбу. Если сердце болит не переставая, лучше побыть в покое.
Аскольд понемногу хлебал теплый пряный отвар, сидел, облокотясь о бревна срубной стены. Посреди комнатушки стоял стол, горела одинокая свеча, перед ней лежали свитки бумаги, которую Агапий покупал, несмотря на ее дороговизну, делал в ней записи.
— Прочитай, что написал.
Князю всегда нравилось слушать Агапия. Особенно о том, как их с Диром призвали в Киев. Про то, как старого Хорива и его людей порешили, велел писцу вычеркнуть. Зато с удовольствием слушал про их с Диром поход на Царьград. Правда, Агапий смешно писал, якобы только благодаря чуду с покрывалом Матери Христа были разбросаны их корабли. И еще Аскольд заставил Агапия зачеркнуть строки, где упоминалось о его крещении и наречении Николаем. А то, что о крещении Болгарской земли пишет, то это пусть. До этого Аскольду не было дела.