Миг — и варяг был уже на ногах, выхватил меч. Темнота за кругом пламени костра казалась особенно непроглядной. Чего ждать? Стрелы или аркана, которым легкую наживу берут степные находники? И тогда Торир шагнул к костру, блеснул в его пламени кольчугой, поиграл мечом. Но неожиданно воткнул его в землю, протянув вперед открытые ладони. Сказал в темноту:
— Нам свары не надо. С миром едем. Так что, кто бы ни был ты, выходи к нашему костру.
Но из темноты ответили:
— К нам с севера с миром не ездят.
Ясное дело — на севере живут поляне, древляне, другие враждебные уличам племена. Карина только подумала об этом, как на нее уже сзади наскочили, схватили за косу, откидывая голову. На Торира же сразу четверо поднялись из трав. Свистнул аркан, но Торир успел выхватить нож, быстро срезал захлестнувшую шею петлю. И сам наскочил. Первый выпад отбил, извернулся и, схватив чью-то занесенную для удара руку, так крутанул, что воин только взвыл, роняя оружие. Торир же заслонился им, как щитом, приставив лезвие ножа к горлу нападавшего. Только рывком головы откинул с лица длинные светлые волосы.
— Ну, теперь поговорим.
— Поговорим, — ответили напавшие и выволокли на свет Карину. Стояли у огня, глядя Друг на друга, нервно дыша.
— Не отпустишь нашего, мы враз крале твоей кровушку пустим.
— Нельзя. Рогдая озлите. Я ему девушку в дар вез.
Карина только заморгала. Слова эти кольнули ее острее каленого булата у горла. Но уличи, похоже, задумались, переглядываться стали. Были они в темных кожаных доспехах, у всех длинные усы, сабли кривые, на манер хазарских.
— Вы первые не захотели миром говорить, — сказал Торир. — Теперь же выслушайте. Еду я издалека к вашему князю-воеводе. И еду не просто так Я побратим его, знавшийся с Рогдаем еще у ромеев. И что не лгу, клянусь в том огненной молнией Перуна.
Такими клятвами просто так не бросаются. А Торир после сказанных слов неожиданно отпустил заложника и спокойно шагнул вперед, забирая у улича девушку. Тот не перечил. И стояли они теперь, переглядываясь, не зная, то ли верить незнакомцу, то ли новь насесть. Но, похоже, уразумели-таки что-то. Сделали знак собой следовать.
В граде уличей за земляным валом их встретили приветливо. Уже был послан гонец с сообщением, что едет побратим их князя-воеводы, и людям было любопытно поглядеть. Только зорька занялась, а народ уже столпился у крытых соломой изб, бабы собрались у колодца с журавлем. Прибывшие подъехали к самой большой избе, откуда и вышел возглавивший их бывший наемник, а ныне князь Рогдай. Стоял на крылечке, заложив большие пальцы рук за кованый пояс, улыбался. Глядел только на Торира.
— Ну, здрав, будь, друже.
Они обнялись, и князь трижды облобызал гостя, глядел так, словно не мог наглядеться.
Карина рассматривала Рогдая. Был тот чернобров, с бритой головой, только носил по-хазарски на темени длинный клок волос, заложив за ухо. Сам был крепкий, рослый, широкий в кости. Носил беленую рубаху с ало-черной вышивкой на местный манер, на шее блестела богатая гривна с подвесками, а на ногах были простые поршни [71] с оплетающими голени ремнями. Лицом же хищный, горбоносый, длинные усы опускаются вдоль яркого рта. По облику и не скажешь, что он у ромеев служил. Улич как улич.
Карина стояла в стороне. Из головы не шли слова Торира о том, что привез он ее в дар Рогдаю. Но тот словно и не замечал девушку. Зато на Малагу быстро обратил внимание.
— Ишь какой! Сразу угадывается южная арабская кровь. Где и взял такого?
— Нравится? Тогда бери. Это мой подарок тебе, побратим.
Побратим — почетное звание. Но Карине показалось, что воевода уличей словно бы нахмурился, глянул искоса на гостя. Торир будто и не замечал, хвалил коня, рассказывал, что в нем арабская кровь соединена с кровью крепких жеребцов, каких разводят христиане в далекой Кастилии.
— Да грець с ними! — отмахнулся Рогдай. — Скажи лучше, что за такого коня запросишь. Я-то ведь еще не забыл, что ты шагу не ступишь, не обмозговав все.
Но Торир только отшучивался. Да и Рогдая такой дар явно устравал. Велел своим паробкам [72] поводить коня по кругу, восхищенно ацокал языком.
— Хорош, ах, хорош! — В какой-то миг Карина ощутила на себе взгляд Рогдая, но тот скользнул по ней словно по воздуху, вновь сосредоточив внимание на коне. Вскочил на него легко, прямо с крыльца, одним прыжком, засмеялся довольно, когда почувствовавший на спине чужого — Малага забился, стал брыкаться.
— Ох, любо! Люблю таких горячих и норовистых! — Малага же то вбок кидался, то гарцевал, дважды с ржанием на дыбы вставал, но улич удержался, сдавил железными коленями бока игреневого, рвал мундштуком ему рот.
В лице же Торира появилось что-то жалкое, он отвел глаза, подавляя вздох. А через миг опять улыбался.
— Ну что, угодил? — спросил он. «Он ведь с Малагой, как с ребенком, панькался, — думала Карина. — И вот отдал не раздумывая. А меня… А я?»
Стояла, опустив голову. Раба. Забывавшая в объятиях варяга, кем для него является. Вот сейчас и ее бритому Рогдаю предложит.
Но все были заняты только конем. Потом Рогдай соскочил с Малаги, вновь обнял Торира, поцеловал, звонко чмокая. Так, обнявшись, они и вошли в избу. Карина даже растерялась, оглядываться стала. Но тут к ней подошли женщины из челяди, с поклоном пригласили в дом, гостьей величали. Вот именно, гостьей, — Карина без труда понимала их диалект. И приняли ее ласково, принесли огромный ушат с горячей водой, на травах настоянной. После купания накормили сытно, рубаху чистую дали, поневу черной шерсти с яркой тесьмой по подолу. Ахали, когда она монисто надела.
— Ох, и балует тебя мужик твой, — цокали языками. И ни одна не заикнулась, чтоб к Рогдаю вести. Заприметив, что гостья утомлена, удалились с поклоном. Она же сидела и ждала, разглядывая тканые полосатые дорожки на выскобленном добела полу, вышитые рушники на оконцах Постепенно напряжение стало спадать, даже в сон склонило. Поразмыслив немного, Карина забралась на покрытую овчинами лежанку, уснула сладко.
Проснулась под вечер. Где-то однотонно били в кузне, доносилось квохтанье наседок. Девушка заметила на лавке у стены глечик с молоком, лепешки пухлые. Перекусив, не стала больше ждать. Вышла, а в избе пусто, словно, обслужив гостей, все разошлись. Однако вскоре она расслышала мужские голоса. Один, хриплый, был Торшин, второй, более звонкий, — Рогдаев. Она остановилась у занавешенной шкурой двери, прислушалась. Разговор шел на ромейском. Карина осторожно отогнула полость, глянула в щелку двери. Они сидели за длинным, уставленным снедью столом, уже не ели, разговаривали. И вдруг перешли с ромейского на славянский.