Карина и не знала прежде о виселицах да, о казни такой. Но здесь их повсюду ввели в обиход варяги. И прижилось. Но Карина еще не забыла, как поразила ее виденная в первый раз казнь через повешение. Здесь царили жестокие законы, когда в наказание человека могли не просто в жертву богам отдать, а прилюдно казнить на потеху толпе. А народ что — народ любил поглазеть на казни.
Было в Киеве и множество калик перехожих, они толпами собирались близ капищ, клянча подаяние да ожидая, когда.волхвы жертвенным мясом прикормят. Среди нищих бродяжек встречалось и немало детей-попрошаек. Там, где Карина жила раньше, о ребенке, если тот оставался сиротой, всегда бралось позаботиться род-племя. Ведь в племенных поселениях почти все родней друг другу приходились, вот и заботились об осиротевшем. А здесь, где столько сытых, богатых людей, царило сплошное равнодушие. Но и дети-бродяжки тут были особые — злые, дерзкие, вороватые. Правда, поговаривали, что, если взять такого бродяжку ко двору, будет предан, как пес. Но не брали. Лишний рот не нужен и в богатом доме. И нищие дети бродили и попрошайничали, а в особенно морозные ночи замерзали по подворотням, и стражи-обходники относили за пределы поселений их окоченевшие тела. Главной мечтой таких малолетних нищих было дождаться теплого времени и продать себя на торгу купцам из заморских стран. А пуще всего боялись попасть к волхвам в жертву. Ибо не нужны они были ни для чего, кроме как на алтарь.
Было еще нечто, что сперва удивляло пришлую Карину, — браки Полянские. В других славянских племенах молодые люди сами выбирали себе пару, могли и сбежать, не спросясь дозволения родителей. В Киеве все было иначе. Здесь молодежь могла, конечно, тоже выбирать себе ладу, да только главной все же оставалась воля родителей. Часто они сами подыскивали детям пару, и те подчинялись, считая, что старшие опытнее и мудрее. Без дозволения родни сойтись могли, но тогда отказывались от наследства. И не было ничего хуже, чем остаться без поддержки. Это в Киеве все равно, что стать изгоем, начинать на пустом месте, а это не у всех выходило, и частенько молодые люди, помыкавшись и хлебнув нищеты, расходились каждый под свой кров, падали в ноги старшим, молили о прощении. А то ведь и прогнать могли. Да и старших здесь почитали особо. Это было видно хотя бы по тому, что доживших до глубокой старости и слабости не выгоняли в лес на погибель, как в полуголодных лесных селищах. Здесь старики и при взрослых детях занимали главное место за столами, и их слово зачастую было решающим.
— И о чем ты все думаешь, Каринка! — тормошила подругу Белёна. — Гляди лучше, день-то какой. Весело как! — Белёна все видела в сияющем розовом свете. Народ кругом нарядный, довольный, баб снежных лепят, смеются, глядя, как поводырь медведя бодает, пытаясь расшевелить полусонного зверя. А в другой стороне люди собрались поглазеть на петушиные бои, горячатся, бьются об заклад, наблюдая за наскакивающими друг на дружку взъерошенными птицами.
Когда подруги, купив все, уже выходили от сапожника, на них, откуда ни возьмись, налетел Кудряш. Забросал снежками, наскочил, повалил обеих в сугроб. Они, смеясь, отбивались. А Кудряш уже увлекал, тащил за собой.
— Айда на Подол. Городские стражи сегодня головника поймали, казнить будут прилюдно.
На лобном месте уже собралась толпа зевак, бурно реагировала на крики несчастного, с которого пластами срезали кожу, а потом кинули на муки в бочку с рассолом. Что ж, народу забава, а иным и пример, чтоб неповадно было.
Так в заботах и забавах дожили до священных дней Корочуна. Уже свирепый дед Буран и злющая ведьма Пурга замели сугробы до крыш, когда настали эти самые короткие дни. И вот в определенное волхвами время, глубокой ночью, люди погасили все огни в домах, и осталось только пламя на капищах — но это был священный огонь, ему полагалось гореть вечно. А выбранные волхвами самые сильные мужи собрались во тьме у главного капища Белеса, чтобы дать городу новое пламя до следующего года. Были они раздеты, несмотря на ночную стужу, но холода не ощущали, так усердно приходилось им трудиться, вращая два вставленных одно в другое заостренных бревна, пока не пойдет от их трения дымок, а там и искра заалеет, загорится огонь новый, чистый. Вот тогда заревут на капищах сурмы и пойдут от изб и теремов люди за новым пламенем, означающим начало нового солнцеворота, нового года. А потом сядут за столы, заранее заготовленные, будут пировать да отворять ворота толпам ряженых, которые с плясками и пением пойдут по дворам, ожидая угощения, желая тепла и богатства в новом году.
В эти короткие дни корочунских праздников молодежь часто ходила по дворам. Кудряш с Белёной во многих таких походах были заводилами. Вытаскивали с собой и Карину. Она поначалу робела, упиралась, но сам Боян настоял, даже Олисья уговаривала — мол, иди, гуляй, пока молода. У Карины с Олисьей, после того как девушка стала деньги в дом приносить, наладились отношения. Но Олисье все равно казалось, что теперь она не одна хозяйка в доме. Вот и отправляла Карину на гулянки в надежде, что приглянется, кто этой гордой молчунье, уведет. А она, Олисья, останется опять полноправной госпожой в тереме певца Бояна.
После Корочуна, как и было уговорено у Карины с Микулой, подошло время отправляться на задуманный торг с древлянами. Карина теперь все чаще оставляла дела на гостевом подворье на толкового Любомира, а сама то и дело шла на лыжах в отдаленный Вышгород, откуда было решено отправить возы с житом. Дома о плане этом не говорила. Олисье только в радость, если она уедет, а Боян и сам сразу же после Корочуна вдруг сорвался с места, ушел бродить по окрестным землям, даже не уведомив о том домашних. Но Олисья уже была привычна к подобному. А Карине и лучше, что ушел, — не придется лгать родимому, скрывая, какое опасное дело задумала. Шутка ли — к древлянам пойдет.
Мороз в середине сечня [118] немного приутих, дни стояли серые, безветренные, то снежок тихо падал, то тишь наступала. Микула уже все подготовил к отбытию, собрал ватажку спутников-охранников. А во главе их неожиданно для Карины поставил не кого-нибудь, а Кудряша. И как ни нравился Карине разудалый Кудряш, но тут она засомневалась: этакого балаболку, да на дело тайное брать! Но на упреки Карины Микула только поглядел исподлобья своим бычьим взглядом.
— Ты и меня, небось, дурнем считаешь, раз я удумал Кудряшу довериться? Но того-то ты, девонька, не ведаешь, что, когда до серьезного дела доходит, с Кудряша все напускное, бесшабашное вмиг слетает. Он и с людьми сладить сможет, и края те знает, да и, если обороняться придется, никто лучше его ватажников не настроит.
Карина предпочла согласиться с мудрым Селяниновичем. Правда, все первое время пути, пока Кудряш только конем правил да песни пел, развалившись на мешках в санях, а она и остальные бежали рядом на лыжах, особого толка от него вроде бы и не наблюдалось. Но едва на них первый раз головники наскочили, Кудряш вмиг себя показал. Собрал людей, отдал команды, и отбились так, что Карина толком испугаться не успела. А Кудряш вновь весел.
— Это ништо, — белозубо улыбаясь, говорил он ватажнице — Вокруг богатых Полянских земель немало всяких зипунников [119] шляется. Но в селищах вервиан уже порядок.