И Торир с размаху всадил клинок в посла Раж-Тархана. Только хрястнуло. А как вынул клинок, кровь из маленькой ранки потекла толчками — темная, густая. Хазарин даже глаз не открыл. Улетела душа его на небо, как и была, во хмелю. Но крови пролилось много. На тело посла Торир опрокинул Дира, измазав князя кровью. На миг застыл, прислушиваясь. Нет, тихо все, только где-то на Днепре перекликаются лодочники, еле слышные за храпом спящих.
Торир быстро оглянулся на неподвижные тела спавших. Шагнул к Боричу и резанул того по горлу. Тут же храп боярина перешел в глухое клокотание. Торир перетащил его тело так, будто боярин кинулся между князем и гостем. Подумав, хладнокровно зарезал еще одного из хазарских послов. На второго, совсем молодого, рука не поднялась. Хватит, и так достаточно, чтобы было, похоже, будто это Дир лютовал. Похоже, да не совсем. И Торир смел со стола часть снеди, лавку опрокинул, якобы потасовка тут происходила. Уже отступил, как вдруг резко повернулся, как на шарнирах.
Шаги легкие за дверью. И тут же рукоять ножа, словно сама прыгнула в руку. Едва дверь отворилась, тотчас метнул…
Княгиня Ангуш. И чего ей не спалось… Стояла в проеме темном, только платье ее парчовое светилось. Но стояла лишь миг. Торир видел, как расширились ее черные глаза, исказилось лицо, словно в попытке закричать. Но уже оседала, привалилась к створке двери. На приоткрытых губах запузырилась кровавая пена.
Торир не позволил себе расслабиться. За княгиней мог появиться, несмотря на поздний час, кто угодно. Варяг подскочил к Ангуш, втянул ее тело внутрь. И только отпуская ее, заметил, что у самого и руки, и одежда в крови. Странно, если бы это было не так. Но теперь…
Он торопливо подошел к окошку, вывалился на покатую кровлю нижних пристроек, скатился вниз. Пока все тихо. Но если спустили на ночь псов… Наверняка ведь спустили.
Торир рывком кинулся к ближайшему частоколу, ухватился за оструганные края бревен и, кошкой взлетев наверх, перемахнул через него. Осел с внешней стороны, сдерживая бурное дыхание. Если его кто заметил… Не должны. Иначе, считай, все пропало.
Темной тенью, перебежками, он прокрался к воде, стал отмывать кровь, тереть песком. Страшно было, и подумать вернуться назад. Так страшно, что… Он вдруг почувствовал, что его всего трясет. И почему-то вспомнились мертвые глаза убитой княгини. Но ведь надо же было… И все равно откуда-то изнутри вдруг накатила дурнота. Или не убивал раньше?.. Но уже через миг его так и согнуло в мучительном спазме, выворачивало наизнанку.
Наконец Торир смог отдышаться. Отполз в сторону, лег на песок Вверху над рекой чисто и ясно мерцали звезды, в рощах над Днепром бездумно-радостно заливались соловьи. И вспомнилось варягу, как некогда Вещий вопрошал его со странной для столь молодого волхва мудростью: «На такое сможешь пойти?»
Как давно это было… И только сейчас он понял смысл того вопроса.
«Я смогу. Я много чего смогу. Я живу для этого».
Но неожиданная гадливость к самому себе не проходила. Ладно, уж. Все, что теперь остается, это лежать тут, на загаженном прибрежном песке, и стараться делать вид, что спишь. Однако уснуть сейчас он не сможет.
И не смог. Так и пролежал у воды до самой зорьки. Пока петухи не загорланили. А потом и крики со стороны терема Ангуш послышались. Истошные, испуганные, с подвыванием.
Это была уже не степь. Степь осталась позади. Здесь же дубовые балки и овраги служили защитой славянам. И найти удобное место для привала не составляло труда.
Дружинники спешились, стреножили коней, выставили дозоры. Костер развели быстро, потянуло дымком и аппетитным запахом кулеша. А там и Кудряш запел: негромко, сладко, протяжно.
Ой, ты, степь широ-о-о-кая,
Ой, ты, степь раздо-о-о-льная…
Воины расположились вокруг огня, распустили кольчуги. А то, что оружие оставляли под рукой — так это по привычке; еще не отвыкли от постоянной степной опасности.
Старый варяг Фарлаф зачерпнул длинной ложкой похлебку, попробовал.
— Кажись, в самый раз. Эй, Резун, будешь пробу снимать?
— Достаточно, что и ты снял, батька, — ответил синеглазый варяг. Кивнул остальным: — Садись, хлопцы.
Ели, шутили, посмеивались. Затрагивали необычно хмурого Кудряша — мол, что кручинится, какие вести получил, что не балагурит, как обычно?
Кудряш сперва отмахивался, но потом все же признался: говорят, кузнец Стоюн, устав ждать, пока Кудряш к его дочери посватается, пообещался отдать Беленку первому, кто просватает.
— Так поспеши в град, — советовали воины. — Успей первый вено принести за невесту. Наш чинить отпор не станет. Так ведь, Резун?
— Не стану, — кивнул молодой предводитель, с удовольствием вслушиваясь в слово «наш». — Сколько еще девица в славницах [128] ходить будет, тебя дожидаясь?
— Да рано мне еще жениться! — горячился Кудряш. Вокруг смеялись, укоряли беззлобно певца.
Торир, наевшись, спрятал ложку за пояс, отошел, лег на мягкую траву, положив под голову седло.
— Эй, Резун, не пора ли тебе зелья испить? — заботливо спросил Фарлаф. А услужливый молодой Мстиша уже доставал флягу с жирным тягучим пойлом. Гадость была редкостная, но после ранения, полученного Ториром этим летом, — самое лучшее лекарство. Да и сама забота ему была приятна. Вот и глотал, хоть и кривился.
— Наш-то уже почти выдюжил. Крепкий парень, — говорили у костра.
Торир улыбался нависавшим низко звездам. Глядел на отблески костра на листве стоящих невдалеке раскидистых дубов, наслаждался негаданным покоем, слушал негромкие переговоры своих людей. Да, после этого неспокойного лета, общей степной опасности и тесного общения все они стали его людьми. Сам такого не чаял. И сладостно, покойно становилось на душе. Ранее же…
Вспоминать обидное прозвище «чужак» не хотелось. А ведь именно чужаком он и был. Сам себя таким считал. Да и его люди не думали иначе, когда он повел их в степи. Это был наказ князя Аскольда. После жестокого убийства хазарского посла, после шока, который пережили в Киеве, он понимал, что каганат не простит случившегося, и все, кто оказался на роковом пиру, на острове, не были желанными гостями в стольном граде. О князе Дире и говорить не приходилось. И пусть он рвал рубаху перед народом, пусть клялся богами, что не помнит, как порешил своего родича, хазарского посла, хуже того — ненаглядную жену Ангуш, — не прощали ему люди. Вот мудрый Аскольд и выбрал единственно приемлемое решение — услать на степные рубежи младшего князя-соправителя, чтоб охранял город от мести хазар. Зато теперь Дир из главного виновника враз превратился в основного защитника города. Пришлось напутствовать добром в дорогу. Хоть и не лежала к этому душа у людей.