Стема посмотрел ей прямо в глаза. В прозрачные медовые очи своей Светки. И быстро отвел взгляд – такое бездонное горе и боль были в них. Казалось, через них обнажалась ее душа перед всем белым светом. И все, что он хотел было сказать по поводу ее легкомыслия и беспечности, в единый миг испарилось. Осталась лишь одна горькая и непреложная правда: она – его жена, они – едины и он в кровь разобьется ради нее.
– Ты так повзрослела, Светка, стала мудрой, как пожившая женщина, – мягко произнес Стема.
Она, наконец, села, утерла рукавом нос.
– Не дождешься. Я все такая же, если не стала хуже. Ибо меня обесчестили.
– Твоя честь – моя забота, – сурово произнес Стемид.
Светорада покосилась на него, пораженная странными интонациями в голосе мужа. И словно не узнала его лица – такое оно было строгое, значительное, жесткое.
– Ты что-то надумал?
Он молчал, а у нее опять из глаз полились слезы. Стема хотел было приголубить ее, но она вырвалась.
– И как тебе не противно прикасаться ко мне? Я сама себе противна. Из собственной кожи готова выскочить.
– Ну, это напрасно. А вот попариться в баньке тебе было бы очень даже кстати. После купания ты обычно такая лапушка бываешь…
Он еще шутит! Света посмотрела на Стему, чувствуя, что на душе стало немного легче. Как же все-таки хорошо, что она пошла за ним в вольный широкий свет! С ним ей ничего не страшно. Даже то, что случилось, она сможет пережить.
В бане Светорада и впрямь пробыла долго. С остервенением терла себя скребком, будто действительно хотела содрать с кожи чужие прикосновения, потом обливалась из ушата холодной водой и вновь забиралась в парилку. Стема даже заглянул, опасаясь, как бы она не угорела, но Светорада гнала его прочь. А ночью, когда он пришел и лег рядом, она отодвинулась. Сейчас даже близость с мужем была для нее наказанием. И то, что он так добр и милостив к ней, только усугубляло в ее глазах собственную вину.
Когда она заснула, Стема еще долго лежал, размышляя. Он понимал, что ее разговоры о чести были не простым нытьем, что для рожденной в княжеском тереме Светорады это очень много значит. И понимал, что ее честь – их честь! – должна быть восстановлена, если он не желает, чтобы его Светка шарахалась от него, будто пугливый зверек. И еще он понял, насколько сильно любит жену. Ибо ее радость делала его счастливым, а ее горе и печаль превращали его душу в сплошную открытую рану. И раз он взял на себя ответственность за Светораду, только он и должен исправить то, что случилось.
Утром, когда жена еще спала, Стема стал тихо собираться. Обулся в сапоги с металлическими бляшками, будто драконьей чешуей облепил ноги до колен, надел и зашнуровал свою куртку из буйволовой кожи с металлическими пластинами, достал островерхий шлем с прикрепленной сзади бармицей. [92]
Когда к Стрелку приблизился Скафти, озадаченный его приготовлениями, тот спросил, почти не глядя:
– Пойдешь со мной?
Скафти кивнул, видя по суровому лицу приятеля, что тот на что-то решился. Добавил так же, что шаманку он сам уже повелел изгнать из окрестностей Ростова, причем лично отобрал у нее кое-что – варяг протянул Стеме тонкую золотую цепочку с огненно-алым рубиновым кулоном.
– Никак у твоей жены сцапала, – заметил он.
Стема только кивнул, передав украшение Гуннхильд и попросив отдать его Свете, когда та проснется. А еще Стема был тронут, когда Руслана сказала, чтоб Света сегодня с ее Взимком понянчилась. Сегодня, дескать, много дел по хозяйству, а у нее на душе всегда спокойно, когда жена воеводы Стрелка с малышом сидит. Стемка взглянул на молодую женщину с благодарностью. Сам понимал, что у Русланы, благодаря хозяйственной и властной Гуннхильд, редко бывает столько дел, чтобы с сыном не заниматься, но ей, наверное, хотелось отвлечь Светораду от горестных мыслей и показать перед всеми, что она по-прежнему наделяет своей милостью принятую в род. С детьми княжна всегда просто расцветала. Родила бы она ему, что ли?
И все же и Руслана, и Гуннхильд заволновались, видя, что Скафти собрался идти со Стрелком, да еще прихватил свое тяжелое копье с длинным наконечником. Гуннхильд осмелилась напомнить брату, что Усмар их родич. Даже робко осведомилась: может, за Аудуном послать, отец их мудр, он разберется… Но Скафти только покачал головой. Они уже не дети, чтобы по всякому поводу спрашивать совета у родителя, к тому же у их отца и без того хлопот хватает на речном дозоре. Гуннхильд странно было слышать такие слова от брата, которого из-за его беспечности она до сих пор не считала взрослым. Поэтому, когда Скафти отбыл вслед за Стрелком, она все же поспешила сообщить обо всем Асольву. Средний брат казался Гуннхильд более рассудительным, однако и он сказал, что в спор Стрелка с Усмаром не следует вмешиваться. А сам тоже засобирался, приказав Руслане и старшей сестре никому в усадьбе ни о чем не говорить, да не тревожить Свету понапрасну.
Стема со Скафти сперва направились в дом Усмара. Хозяйка Асгерд встретила их на крыльце, держалась достойно, но видно было, что нервничает при виде вооруженных мужчин. Сказала, что ее муж у посадника. Как пошел еще вчера, так там и остался.
– Это он за спину Путяты прячется, – заметил Скафти, когда они шли между тынов в сторону детинца. – Посаднику он нужен, вот тиун и ищет у него защиты. Да и что мы можем ему выставить в вину? Даже если по Правде судить, то в купальскую ночь многое дозволяется, так что хитрый Усмар может выкрутиться. Стема не отвечал, шел молча.
Во дворе детинца на пришедших Стрелка со Скафти смотрели с пониманием. Ясно ведь, что молодому воеводе есть на что жаловаться, а приход Скафти восприняли как заступничество за родича. Особенно об этом заговорили, когда вслед за ними на подворье явилась взволнованная Асгерд. И если женщинам без особой нужды не позволялось входить к Путяте, то теперь Асгерд так смело и решительно поднялась на крыльцо терема посадника, что все поняли: за мужа будет хлопотать.
Стемка же прямо пошел к билу детинца – широкой бадье, обтянутой выделанной воловьей кожей. Подле била висел на столбе деревянный молот. Стема снял его и ударил изо всех сил. Один раз ударил, больше не надо – звук от била далеко летит, а ему многочисленные зеваки не нужны, но собрать люд в детинце, скликать именитых мужей да вызвать самого посадника – самое оно.
Сам Стрелок застыл посреди двора, расставив ноги и положив руки на пояс. Вид у него был решительный и суровый. И прибывавшие люди смотрели на него, не решаясь подходить близко. Все же кто-то из толпы решился выкрикнуть:
– Жену явился судить или как?
Стема никак не отреагировал, смотрел, как из терема на галерею вышел посадник Путята, как по его знаку слуги вытащили из покоев крытое мехом деревянное кресло, как тот сел, откинувшись на спинку. Опушенная соболем шапочка надвинута по брови, на плечах посадника яркое корзно. По всему видать, что не удивлен посадник появлением Стрелка, чего-то подобного ждал и даже доволен, что молодой воевода не удавил Усмара в подворотне, а зовет на суд. Усмар тоже появился вслед за посадником, встал за его спиной. Держится с улыбочкой, подбоченился даже. А что ему? Он человек самого Путяты, он ему нужен, да и какой с него спрос? Ну, баба Стрелка с ним полюбилась в купальскую ночь, так кто ж за это судит? Самому надо было поучать женку, чтобы блюла себя. Вон его Асгерд ушла с гулянья, когда там все пошли вразнос. Да и теперь явилась упредить мужа, а Путяте даже напомнила, чья она дочь и что Аудун никого из своего рода в обиду не даст. И если принятый со стороны Стрелок захочет обидеть ее мужа, то Усмар к Аудуну все же ближе, а дочь варяга носит ребенка от него. И Усмар, видя, как сходятся воины во двор, как толкутся у распахнутых ворот любопытные и о чем-то переговариваются, ощущал даже некую признательность к жене, которая не оставила его в трудную минуту, держится рядом, встала с ним плечом к плечу, как будто пытаясь придать их паре значимость. Он улыбнулся ей, пожал ее пальцы.