Но Бен Петтигрю не спешил открывать проход и даже спросил, не пьян ли Том. Тот стал тихо ругаться и вновь объяснил, что привести сюда чужаков было велено самой миледи. Которая из сестер отдала наказ, он не уточнял, но Бен уже сообразил, что пререкаться поздно, и отступил.
Они оказались в прямоугольном помещении наподобие старинной крипты. [18] Здесь сохранились даже остатки древнего каменного алтаря, служившего теперь обычным столом, так как возле него стояли скамейки, а на его поверхности расположились кувшин, булка с луковицей и куском начатой колбасы. У стены находилась лежанка, на полу была рассыпана солома. Далее помещение перегораживала решетка, за которой также виднелась куча соломы, еле различимая во мраке. В помещении стоял ужасный запах – тяжелый, с примесью резкой вони.
Король и Джулиан невольно вглядывались во мрак – там, за решеткой, на соломе кто-то был. Они различили движение, а потом… Дикий вой, и что-то ужасное стремительно кинулось в их сторону. Оба резко вскрикнули и отпрянули. Из-за решетки на них глядело жуткое, безобразное существо. С трудом верилось, что это человек.
– Успокойтесь, господа. Он заперт и не причинит вам вреда.
Они не могли произнести ни слова. Только смотрели.
Да, это был человек, но что-то было в нем нелюдское. Из вороха лохмотьев торчали поросшие рыжей шерстью чудовищно длинные руки, пальцы с длинными когтями вцепились в прутья. А над ними – широкое злобное лицо; жесткие бурые волосы, спадающие на низкий лоб, клочьями росли на скулах и подбородке. Плечи казались очень узкими, что особенно бросалось в глаза в сравнении с невероятной длиной рук. Существо сидело на корточках, глядя на них снизу вверх, и его колени поднимались выше уровня плеч.
Оно походило на жуткого насекомого, паука, но лицо, эта отвратительная морда, было словно сродни каменным маскам химер. Низкий лоб сходился складками у переносицы, выпуклые надбровные дуги таили под собой блестящие прозрачно-желтые глаза, отблеск которых казался особенно жутким рядом с воспаленными белками и морщинистыми красноватыми веками. Нос был почти идеальной формы, но на этой злобной маске даже он казался уродливым, так как был неестественно мал, особенно рядом с чудовищно широкими скулами и тяжелыми челюстями. Рот монстра был полуоткрыт – губастый, слюнявый, не скрывавший огромных, торчащих наружу клыков. Клыков упыря, длинных и заостренных, словно обточенных. С них капала слюна, будто яд сочился из зловонной и отвратительной пасти.
Королю стало дурно, он поспешил отвернуться и рванул ворот. Джулиан смотрел, как завороженный, и точно под гипнозом двинулся вперед. Бен Петтигрю успел его остановить, почти оттолкнув:
– Осторожней, сэр. Ник очень опасен.
– Ник? – как в забытьи переспросил Грэнтэм. – О боже! Это Николас Робсарт?! Сын покойного лорда Дэвида?
Король наконец смог оглянуться. Ужасно, но все же в этом чудовище и в самом деле угадывалось сходство с бароном, даже с Евой. Этот точеный нос… Королю опять стало не по себе. Он стоял, хватая ртом воздух, и видел, как безумец, блестя совиными глазами, глядит то на него, то на Джулиана. Ноги подкашивались, кто-то из охранников усадил Карла у стены на лежанку. Рядом опустился Джулиан.
Король покосился на лорда. Лицо у того было словно каменное, веки полуопущены. Он что-то бормотал, и Карл разобрал слова из Писания: «И трепет объял меня, и кости мои задрожали от страха…»
Потом он вздохнул:
– Я уже видел его, сир. Тогда, на лестнице. Но не поверил, что это живое существо, и принял его за химеру… За ожившую маску горгульи.
Карл чуть кивнул. Немудрено, что он посчитал слова лорда бредом.
Охранники по-прежнему переговаривались, потом один из них, кажется Томас, подал гостям чашку с разбавленным элем. Ее не приняли, и Томас согласно кивнул:
– К этому и в самом деле надо привыкнуть. Я вон на войне всякое повидал, но, когда покойный милорд приставил меня к Нику, я просыпался по ночам в холодном поту и боялся даже собственной тени. Пить тогда начал.
Бен что-то проворчал, а потом повторил более отчетливо:
– Из-за твоих пьянок этот парень сбегал несколько раз.
Томас не ответил. Он глядел на «этого парня», и, когда сумасшедший стал возиться и подвывать, цыкнул на него, погрозив плеткой. Плетка имела несколько хлыстов и заканчивалась впаянными крючьями. Безумец втянул голову в плечи, его лицо исказилось гримасой страха и дикой злобы.
– С ним вообще-то можно справиться, правда, с трудом. Нас с Беном он боится, а барона даже признавал, хотя и боялся пуще нас. Тот частенько усмирял его, избивал до крови. Ненавидел лорд его ужасно, хоть сам и породил.
Карл и Джулиан по-прежнему не сводили с безумца глаз.
– Это… этот убивал?
Охранники переглянулись. Наконец Бен произнес:
– Вы ведь и так уже все знаете. Что ж, расскажу. Нам-то здесь, как я понял, еще немало времени коротать.
И он рассказал, что мать Николаса сама была женщиной безумной. Правда, родня ее это скрывала, да и сама леди Шарлотта долгое время не проявляла никаких признаков помешательства. Она была красавицей, недаром лорд Робсарт завел с ней роман. Когда он узнал, что с ней не все в порядке, она уже понесла от него. Барон не хотел с ней связываться, но королева настояла. Ее величество тогда ни о чем не ведала, а узнала все, когда уже ничего нельзя было поправить и безумство Шарлотты де Бомануар выплеснулось наружу. Говорят, королева просила у лорда Дэвида прощения, и даже на коленях стояла, особенно когда ее августейшему супругу понадобились полководческие таланты Робсарта. Но лорд их не простил и примкнул к парламентариям. Леди Шарлотта тогда уже родила Николаса и совсем помешалась. Ее держали взаперти, скрывали, как могли. То, что Николас тоже ненормален, вскоре стало очевидно. Кормилицы боялись его, их приходилось часто менять, но потом поползли слухи, что сын милорда – маленькое чудовище.
Тогда Робсарт услал и безумную жену, и сына к их родне во Францию. Бомануары поспешили упрятать Шарлотту в какой-то монастырь, где она вскоре и погибла, прыгнув с башни. Николаса, пока был мал, пытались лечить, но вскоре и его пришлось прятать – он оказался настоящим выродком. С ранних лет он проявлял склонность к жестокости и насилию: мучил и убивал животных, а потом стал бросаться на людей. Словно дикий зверь, все норовил кого-нибудь покусать, искалечить. Упырь какой-то, а не ребенок – он становился спокоен, лишь глотнув крови. Его стали запирать, избивать, запугивать. И прятать от всех.
Лорд Робсарт порой вместе с Патриком Линчем и с Беном ездил навестить его. Но эти визиты были для него столь мучительны, что он делался после них больной, становился подавленным и все твердил о проклятье рода Робсартов. Потом он и вовсе перестал ездить, постаравшись забыть о ненормальном сыне. Он много воевал, и это словно успокаивало его, отвлекало от мыслей об ужасном отпрыске. А затем пришло известие от Бомануаров: Николас загрыз служанку. Просто съел. Он и раньше набрасывался на людей, но, пока был ребенком, с ним удавалось справиться. С годами сила в нем прибывала, а ум постепенно исчезал; он все более походил на чудовище, и Бомануары уже не могли с ним сладить. Они пожелали вернуть его отцу, пригрозив, что, если он не примет сына, они расскажут о Николасе и тем самым запятнают имя Робсартов.