— Может, и зря. Мы, но крайней мере, — он взмахнул рукой, какой-то дистанционно управляемый блок датчиков в другом конце симулятора рефлекторно загудел и повернулся, — сами выбрали свои модификации. А вампирам приходится быть социопатами. Они слишком похожи на свою добычу, многие систематики даже в подвид отказываются их записывать. Так и не отошли от нас достаточно далеко для полной репродуктивной изоляции. Так что, может, вампиры — это скорее синдром, а не другая раса. Просто банда каннибалов поневоле с характерным набором отклонений.
— И каким образом это…
— Если твоя единственная пища — собственные сородичи, от сочувствия ты избавишься первым делом. Для них психопатия — не расстройство, а? Просто стратегия выживания. Но у нас от них до сих пор мурашки по коже, поэтому мы их… сковываем.
— Думаешь, нам стоило исправить глюк с крестами?
Все знали, почему этого никто не сделал. Только дурак может воскресить чудовище, не поставив предохранитель. У вампиров он встроенный: без противоевклидовых препаратов Сарасти рухнет в эпилептическом припадке, стоит ему увидеть первую же оконную раму на четыре створки.
Но Шпиндель покачал головой.
— Не могли мы его исправить. Вернее, могли, — поправился он, — но ведь глючит зрительная кора, так? Дефект связан с их универсавантизмом. [33] Исправить его, и ты отключишь их способности к распознаванию образов — и тогда какой был смысл их вообще воскрешать?
— Не знал.
— Ну, это официальная версия, — он замолчал на секунду и криво ухмыльнулся. — Хотя, с другой стороны, метаболизм протокадеринов мы им подправили без всякого труда.
Пришлось заполнять пробел в образовании. Ориентируясь на контекст, КонСенсус выбрал протокадерин ε-Y: волшебный белок мозговой ткани высших приматов, который вампиры разучились синтезировать. Та причина, из-за которой упыри попросту не переключались на бородавочников или зебр в отсутствие человеческой плоти и из-за которой открытие людьми страшной тайны Прямого Угла обрекло упырей на гибель.
— В общем, мне кажется, он… потерянный какой-то, — уголок губ Шпинделя подергивался от нервного тика. — Волк-одиночка в компании овец. Тебе бы грустно не стало так жить?
— Они не любят компании, — напомнил я ему. Вампиров одного пола вместе лучше не сводить, если только вы не готовы делать ставки на исход кровавой бани. Они — охотники-одиночки и очень территориальны. Когда минимально приемлемое соотношение численности добыча / охотник составляло десять к одному, а добыча встречалась на просторах плейстоцена крайне редко, основной угрозой выживанию упырей становилась внутривидовая конкуренция. Естественный отбор никогда не учил их уживаться вместе. Шпинделя это не смутило.
— Это не значит, что ему не может быть одиноко, — настаивал он. — Только Сарасти никогда этого не изменить.
* * *
Они знают мелодию, но не слова.
Хэр, «Без совести» [34]
Мы воспользовались зеркалами — огромными круглыми параболоидами, невозможно тонкими, каждый — в три человеческих роста. «Тезей» штамповал их пачками и прикалывал к хлопушкам, заряженным антиматерией из наших убывающих запасов. За двенадцать часов до контакта корабль разметал зеркала, словно конфетти, по точно рассчитанным баллистическим траекториям и, когда они отлетели достаточно далеко, поджег. Хлопушки разлетелись во все стороны, рассыпая гамма-лучевые искры, пока не выгорели дотла. А потом плыли в бездне, раскрыв текучие стрекозиные крылья.
На огромном расстоянии от них четыреста тысяч инопланетных машин кружили и горели, как будто ничего не замечая.
«Роршах» падал по орбите Бена всего лишь в полутора тысячах километров над атмосферой, в бесконечном торопливом кружении, отнимавшем сорок часов на один оборот. К тому времени, когда он скрылся из нашего поля зрения, зеркала еще не вошли в зону полной слепоты. В КонСенсусе висел увеличенный снимок экваториального лимба планеты. Вокруг него взорвавшейся диаграммой искрились символы зеркал, словно рассыпанные фасетки титанического, всеохватного сложного глаза. Тормозов у них не было. Долго им на высоте не продержаться.
— Вот оно, — первой отреагировала Бейтс.
У левой кулисы плыла фата-моргана, клочок кипящего хаоса размером в полногтя, если разглядывать его с расстояния вытянутой руки. Он ничего не мог нам подсказать, этот мираж, — но десятки далеких отражателей отбрасывали к нам световые лучи, и пускай каждый видел лишь немногим больше нашего последнего зонда — полоску темных туч, слегка перекошенную невидимой призмой, — каждое из зеркал отражало сигнал по-иному. Капитан просеивал отсветы небес и шил из них составное изображение.
Проявлялись детали.
Вначале — прядка прозрачных теней, ямочка, почти затерявшаяся в кипящих облачных поясах экватора. Вращение планеты едва выкатило ее из-за края диска — камушек в ручье, невидимый палец, промявший облака, и по обе стороны от него рвутся от напряжения сдвига и турбулентности пограничные слои.
Шпиндель прищурился.
— Эффект пляжа.
Компьютер подсказал, что речь идет о солнечных пятнах. Узлы в магнитном поле гигантской планеты.
— Выше, — подсказала Джеймс.
Что-то плыло над этой вмятиной в облаках, как лайнер-экраноплан парит над водой, проминающейся под его давлением. Я дал увеличение: рядом с субкарликом Оаса, вдесятеро тяжелее Юпитера, «Роршах» казался крошечным.
В сравнении с «Тезеем» он был огромен.
Не просто бублик — узел, комок стекловолокна размером с гору, сплошь петли, и мосты, и тонкие шпили. Текстура поверхности была, разумеется, условной; КонСенсус просто завернул загадочный предмет в отражение фона. И все же… на свой мрачный, пугающий лад он был красив: клубок обсидиановых змей и дымных хрустальных башен.
— Оно снова подает голос, — доложила Джеймс.
— Ответить, — приказал Сарасти и оставил нас.
* * *
Она ответила; и пока Банда общалась с объектом, остальные за ним шпионили. Зрение со временем мутилось — зеркала сходили с расчетных траекторий, с каждой уходящей секундой видимость ухудшалась, но КонСенсус тем временем полнился поступившей информацией. «Роршах» весил 1,8x10 10 кг и имел общий объем 2,3x10 8 кубометров. Магнитное поле его, судя по радиовизгу и эффекту пляжа, в тысячи раз превосходило по силе солнечное. К нашему изумлению, композитное изображение местами оказалось достаточно четким, чтобы различить тонкие спиральные борозды, прочертившие объект. («Последовательность Фибоначчи, [35] — доложил Шпиндель, на миг пронзив меня взглядом одного подергивающегося глаза. — По крайней мере, они нам не совсем чужды».) На кончиках, по меньшей мере, трех из бесчисленных шипов «Роршаха» болтались уродливые шаровидные наросты; в этих местах борозды располагались реже, словно кожу раздуло и растянуло нарывом. Прежде чем очередное бесценное зеркало уплыло из поля зрения, оно засекло еще один шпиль — расколотый вдоль на треть длины. Рваные края вяло и недвижно висели в вакууме.